— Лонго! — послышался знакомый голос, и генуэзец увидел бегущего Уильяма.

— Где София? — выдохнул генуэзец, морщась от боли.

— В городе! — ответил юноша, становясь на колени подле командира. — Вы ранены, вас нужно увести отсюда. Сможете идти?

— Не надо было оставлять ее! — прошипел тот сквозь зубы, схватывая меч и поднимаясь на ноги, поддерживаемый Уильямом. — Может быть опасно…

Лонго выпрямился, шатаясь и зажимая рану в груди левой рукой.

— Она сама настояла, чтобы я мчался сюда, — и не зря. Вы бы тут долго не протянули. Давайте же, вернемся к строю.

Поддерживаемый Уильямом, Лонго сумел добрести до императора и Далмата, снова собравших воинов, которые выстроились и слаженно теснили янычар к пролому. Строй расступился, пропуская подошедших, и Константин, оставив бой, приблизился к ним.

— Лонго, ты жив! — воскликнул он радостно, но затем нахмурился, заметив кровь. — Тяжело ранен?

— Жить буду, — прохрипел генуэзец, оттолкнул Уильяма. — Пока могу стоять, я буду сражаться.

Константин был полон сомнений.

— Это не пустяковая царапина. Больше ты здесь ничем не поможешь.

— Мой долг сражаться за вас, и я не подведу, — настаивал Лонго.

— Лонго, ты не подвел меня и сделал все, что мог. Теперь я прошу лишь об одном: спеши к Софии, защити ее.

Лонго хотел возразить, но император жестом приказал ему молчать.

— Я не глупец и понимаю, что вижу. Я еще способен распознать влюбленных. Иди же к ней. А я удержу стену.

— Спасибо, ваше величество, — выдохнул Лонго.

Они пожали друг другу руки, и Константин вернулся к сражению в первых рядах. Генуэзец обратился к Уильяму:

— Я пойду к Софии, а ты можешь драться, если хочешь.

— И оставить вас? Даже не мечтайте.

— Спасибо. Но тогда поторопимся, мы нужны царевне.

Четверг, 29 мая 1453 г.

Константинополь

Последний день осады

София сидела на корточках в узком проеме между сундуком и стеной, под прикрытием широкого низкого подоконника. Она старалась дышать ровно, спокойно, хотя сердце бешено колотилось. Двое турок в доспехах только что ворвались в дом, где пряталась царевна, и спешно его обыскивали. Один подошел к сундуку, откинул крышку.

— Ничего, — констатировал он разочарованно, захлопнул сундук и пошел прочь. — Пойдем дальше.

София выглянула — турок направлялся к двери. Второй, поменьше ростом, тощий, с бородавкой на щеке, ковырял ножом подсвечник, стараясь определить, золотой он или просто позолоченный. Турок окинул комнату взглядом — и посмотрел прямо в глаза обмершей от ужаса царевне.

— И что у нас тут такое, а? — выговорил он довольно. — Наконец-то настоящее сокровище.

София выскользнула из-за сундука, обнажила меч.

— Отойди, хуже будет, — пригрозила она на ломаном турецком.

— На нее нет времени, — рассудительно заметил от двери высокорослый турок. — Лучше пойдем соберем побольше добра, пока остальные не набежали и не вымели все дочиста.

— Глупость какая, — огрызнулся тощий. — За нее мы немало выручим на рынке, когда вдоволь натешимся. К тому же наши еще когда набегут — успеем нагуляться вволю.

Он распустил пояс и шагнул к Софии.

— Я царевна, — объявила та, поднимая меч. — Не смей ко мне прикасаться!

— Царевна? — удивленно переспросил больший турок, вынимая меч. — В самом деле, мы немало за тебя получим.

* * *

Геннадий стоял на коленях перед алтарем церкви Спасителя в Хоре, склонив голову как бы в молитве. Церковь находилась всего в пятидесяти ярдах от внутренней стены Месотейхона, и в ней отчетливо слышался лязг оружия, крики раненых и турецкий клич: «Аллах! Аллах!» За спиной патриарха женщины, дети и старцы, не способные держать оружие, сбились в кучу, дрожа от страха, и молились о спасении. Но занимала Геннадия вовсе не молитва — он в нетерпении ждал, когда вернется Евгений. Если все прошло по плану, молитвы здешнего люда едва ли помогут городу. Константинополь падет, и Геннадий станет православным патриархом. Ненавистная уния будет искоренена, и латиняне уберутся раз и навсегда.

Он услышал, как растворились двери церкви. Вскоре Евгений опустился на колени рядом с хозяином.

— Все сделано, — прошептал он на ухо. — Турки в городе.

— А нанятые воры? Нельзя оставлять свидетелей.

— Я запер их в порожней цистерне и пустил воду. Они утонули.

— Отличная работа! Дела твои воистину угодны Богу. Теперь осталось последнее. Иди за мной.

Геннадий поднялся с колен и пошел за алтарь, в дальний угол, где находилась винтовая лестница, ведшая на колокольню. Он пропустил Евгения вперед. Поднимаясь следом, изрек:

— Хочу отблагодарить тебя за все, сделанное ради меня и церкви за много лет. Ты был верным слугой и преданным другом.

— Я лишь желал совершать угодное Господу нашему.

— И будешь впредь. Отец наш Небесный с радостью примет тебя.

Геннадий ухватил прислужника сзади, одной рукой зажал рот, другой полоснул ножом по горлу. Затем отпустил, и Евгений сполз на ступеньки — с выпученными глазами; его рот судорожно дергался, пытаясь вымолвить хоть слово, а кровь так и хлестала из раны. Геннадий перекрестил его.

— Прости, старый товарищ, но никто не должен ведать сотворенное мной. Да смилуется Господь над твоею душой.

Геннадий вытер кинжал о рясу умирающего и побрел наверх. Лестница вывела в небольшую темную комнатку. Оттуда ступени вели к люку в потолке. Геннадий выбрался под яркое утреннее солнце, в колокольню, открытую всем ветрам. Высоко над головой висел тяжелый бронзовый колокол. Геннадий подошел к ограждению, чтобы взглянуть на Месотейхон — вид сверху открывался хороший. Битва между стенами шла вовсю, но, вопреки ожиданиям монаха, христиане не поддавались и даже как будто теснили турок назад, к пролому. Вопреки всему, сделанному ради падения Константинополя и ненавистной унии, император держал стены.

Тогда Геннадий вытянул из-за пазухи широкое белое полотнище и привязал к ограждению башни. Ветер развернул ткань — то был турецкий флаг, с золотой арабской вязью на белом поле. Затем монах взялся за веревку колокола.

— О Господи, — произнес он. — Все, свершаемое мною, я делаю во имя Твое! Смилуйся же надо мной!

* * *

— Мы побеждаем! Господь с нами! За Константинополь! — вскричал император, направляя воинов в атаку.

Далмат бежал рядом с ним, рубя налево и направо, и оба сражались как одержимые, выкашивая врагов одного за другим.