Эти слова пленник произносил, подавшись вперед и обхватив ручищами подлокотники кресла. Удушливой волной ощущалась исходящая от него угроза. Хозяин замка поднялся и вполне осознанным движением поставил между ними свой стул. Эдуард смотрел холодно и оценивающе – терпение его, судя по всему, иссякало. То ли от запаха пота, то ли еще от чего, но возникало ощущение, будто за спиной кто-то крадется. Уорик нервно оглянулся: там в паре шагов стояли двое караульных, бдительно следя за узником – не ринется ли тот на собеседника. При них были литые железные палицы, ударов которых не выдержат ни плечи, ни тем более голова. Ричард с нарочитой неторопливостью потянулся и снова сел, глядя на молодого великана, под которым даже массивное кресло смотрелось стульчиком.

При виде нервозности своего визави Эдуард язвительно осклабился:

– Значит, убивать меня ты не торопишься, иначе уже отдал бы приказ своей страже.

Его взгляд упал на суму Уорика, бурая кожа которой от времени и непогод стала лысой и задеревенелой.

– Что там у тебя, Ричард?

– За все время, что я тебя знаю, я не видел, чтобы ты нарушал своих обещаний, – заговорил граф. – Помнишь, мы как раз с тобой об этом разговаривали? Еще до Вестминстера: когда ты спросил, чего народ хочет от короля. И я тебе ответил: он хочет себе государя, который будет держать свое слово.

– Н-да, – хмыкнул Эдуард, припоминая. – В отличие от тебя, Ричард. Ты-то свой обет передо мной как раз нарушил. Обрек свою душу на проклятие, и все ради чего?

– Если б я мог вернуть что-либо из содеянного, я бы это сделал. Даю тебе в этом слово, если оно чего-либо стоит.

Такая истовость удивила правителя. После долгого и пристального взгляда он кивнул:

– Верю, что ты говоришь это искренне, граф Уорик: просишь меня о прощении. Как знать, может, оно и будет тебе дано.

– Я намерен этого добиваться, – твердо сказал граф.

В эту минуту он чувствовал себя просителем, а не стороной, требующей выполнения условий. Само присутствие короля источало непререкаемую властность: Эдуард был словно рожден для ношения короны. Словно волна накатила, под гнетом которой тянуло преклонить колена. Но на ногах Уорика удержала судьба Невиллов, и в частности его братьев.

– Я намерен просить тебя о помиловании и прощении за все противоправные деяния, прегрешения и нарушенные клятвы, – произнес Ричард. – Мной или моим семейством. Я полагаюсь на твое слово, Эдуард. Я знал тебя еще отроком, который на кругу схватывался с солдатами гарнизона в Кале. Я никогда не слышал, чтобы ты нарушал клятву, а потому готов принять твою печать на пергаментах, подготовленных моими писцами.

Не сводя с монарха взгляда, Уорик полез в суму и, повозившись, нащупал там серебряные половинки Большой печати. Услышав их позвякивание, Эдуард впился в них взглядом.

– Прощение за то, что меня держат узником, – задумчиво изрек он. – За нарушение данной мне клятвы. За то, что ее нарушили твои братья Джордж и Джон Невиллы.

Ричард зарделся. Рану можно очистить, если притиснуть к ней раскаленный клинок, прижигающий весь яд.

– За всё, Ваше Величество. За все прошлые ошибки, грехи и оплошности. – Уорик глубоко втянул ноздрями воздух. – За все смерти преданных людей. За казнь графа Риверса и сэра Джона Вудвиллов. За брак вашего брата герцога Кларенского с моей дочерью Изабел. Помилование за всё, сир. Я почти всё вернул бы на свои места, если б мог. Но это не в моих силах. И потому я вынужден выставлять это как цену вашей свободы.

Глаза пленника сузились, и от него снова душной волной повеяло угрозой.

– Ты хочешь, чтобы я простил людей, убивших отца моей жены?

– Ты король, Эдуард. Я сказал тебе, что до́лжно быть. И не могу выбросить ни единого слова. Если б я мог вернуться в то утро под Таутоном, когда мы перед снегопадом вышли к обрушенному мосту, я бы, пожалуй, сделал это. И встал бы с тобою снова. И теперь я испрашиваю твоей милости для меня и для моей семьи.

– А если я откажусь, ты оставишь меня здесь, – как утверждение произнес монарх.

Под его пристальным взглядом Уорик снова зарделся.

– Ваше Величество, мне нужен оттиск вашей печати и ваша роспись на помилованиях. Иного быть не может. И я надеюсь, что вы уважите эту просьбу, пусть даже она составляет цену за вашу свободу. Пусть даже ваша жена придет в ярость, услышав, что вы даровали прощение людям, которых она возненавидела с первого дня, как только появилась при дворе.

– Не говорить о моей жене, – неожиданно тихим, низким голосом промолвил король.

Граф склонил голову.

– Хорошо, не буду. Со мною чернила и воск. А еще перо и ваша печать. Соблаговолите.

Уорик склонился над сумой и ее содержимым, ощутив что-то вроде стыда при виде дрожи в руках молодого монарха: Эдуарду с трудом верилось, что его отпустят, а не умертвят. Ричарда и самого било волнение. Усилием воли он пригвоздил себя к месту, затаив даже дыхание. На его глазах правитель развернул стопку пергаментов, а сам он достал из сумы перо и металлический пузырек с чернилами. Эдуард, не читая, размашистыми каракулями начертал на каждой странице «Edward Plantagenet Rex»[54], вслед за чем через плечо отбросил перо.

– Моя печать у тебя. Остальное заверши сам. – Одним движением поднявшись, монарх сунул пергаменты Уорику. – На. Получи, коли желаешь. А теперь посмотрим, как ты хотя бы отчасти сдержишь свое слово, во искупление чести. Ты, стало быть, отпускаешь меня из этого замка?

Уорик с трудом сглотнул. От страха, что сейчас он, возможно, отпускает на волю свою погибель, у него потемнело в глазах. Эдуард даже не удосужился прочесть перед подписанием страницы – что это, как не признак его отношения к подписанному? Свой упор король сделал на испытание Уориковой чести, тем самым непроизвольно попав в самое яблочко. Он не выразил никакого интереса к тому, как изложена суть документов, и даже не проставил собственноручно печати.

Оставалось полагаться единственно на монаршее слово. Повинуясь жесту хозяина замка, караульные отступили от двери. Впервые за семь месяцев выход наружу был открыт. Эдуард тремя быстрыми шагами прошел через комнату, заставив караульных напряженно переглянуться меж собой. В дверном проеме король приостановился, в некоторой нерешительности посмотрев вниз, на уходящие в темноту ступени.

– Думаю, Ричард, тебе имеет смысл сопроводить меня к выходу. Не хочу, чтобы мне в грудь по случайности вонзилась стрела кого-нибудь из твоих лучников. А еще я предпочел бы лошадь, хотя, если придется, готов идти и пешком.

– Ваше Величество, да разве я смею это допустить? – воскликнул Уорик, накрытый вдруг такой сильной усталостью, что у него онемели даже мысли. Видит бог, совершать ошибки ему доводилось и прежде. Эдуард заставил его понять, что все дело сейчас в доверии. Он тронулся к лестнице, а король обернулся к нему.