Дэррин кивнул:

— Хорошая мысль. Да только там вряд ли есть труды об уничтожении богов.

Биммин развел руками и удалился. Правитель подошел к окну, выглянул наружу, измеряя расстояние от своей комнаты до рыжей дорожки внизу.

Почему-то вспомнились драконы. «Интересно, а как это — летать?..»

Осень молчала, только легонько ворошила листья под окном. Кровавые листья.

Человек вышел из вагона метро и стал подниматься на поверхность по широкой грязной лестнице с несколькими площадками-пролетами. Миновав турникеты и прозрачные вращающиеся двери, он очутился в прокуренном подземном переходе. У стен выстроились лоточники, предлагавшие все, что угодно, но человек прошел мимо и уже собирался идти наверх, когда его внимание привлекла книжная раскладка: на деревянном столике, прижатые протянутой леской, лежали книги в цветастых твердых обложках. Фантастика, почти только одна фантастика. Он заинтересованно подошел, еще не собираясь ничего покупать, просто привлекла одна книжонка — то ли своим названием («Собственные миры»), то ли рисунком (высокая фигура силуэтом, в руках которой два мира: один в виде стандартного шарика голубого цвета, другой — черепаха с тремя китами на панцире, а уже на китах — выпуклая толстая пластина с миниатюрными деревьями, животными и людьми). В принципе, и название и иллюстрация были банальны. Но зато очень актуальны.

Продавец, худощавый паренек в тонкостеклянных очках, с надеждой посмотрел на подошедшего:

— Хорошая книга. Хит сезона.

— Читал? — спросил человек.

Паренек кивнул:

— Затягивает. И вообще, — он взмахнул в воздухе кистью руки, — такого еще не было. Просто отпад.

— А ты сам веришь в то, о чем там написано? — Человек рассеянно вертел в руке толстый том, словно не решался — покупать или не стоит.

Продавец опешил:

— Ну-у… Конечно, иногда затягивает, я же говорю, но… Я ж не ребенок, чтобы верить в Кинг-Конга или там в Дракулу. — Он растерянно пожал плечами, чувствуя, что что-то не так.

Покупателя, по крайней мере, он точно потерял, но лгать не имело смысла. Этот сразу распознал бы ложь /и наказал/ и ушел. А так… Кто его знает, нынче люди разные попадаются, глядишь, и купит.

— В том-то все и дело, — с полуулыбкой сказал человек. — Никто, иногда даже сам Создатель, не верит в то, что творит. И поэтому из мира уходят краски, а из Реальности — миры. Может, потому у братишки все и получилось, что он не отдал книгу в издательство. Он-то сам верил, а прочти рукопись другие — и их неверие пересилило бы его веру. А так… — И он рассмеялся, как будто произнес удачную шутку.

«Опять помешанный, — с тоской подумал паренек. — И ведь книгу не отдаст. Вот черт!»

— Так вы покупаете?

— Нет, не покупаю. Понимаешь, мне она ни к чему — миры, в которые не верят, долго не существуют. Держи. — Он, к удивлению продавца, вернул книгу и пошел дальше.

«Тихий помешанный, — подумал паренек. — И слава Богу, а то ведь… Ну и денек!»

Так хорошо было — сидеть в кресле, глядеть на проезжающие за окном машины и понимать, что ты чего-то достиг в этой жизни. Впрочем, «чего-то достиг» — не совсем подходящее выражение для того, кто стал Темным богом.

Человек с бледным узким лицом улыбнулся краешком рта, вспоминая продавца в переходе. Паренек, наверное, принял его за сумасшедшего. Все просто — даже тот, кто читает исключительно фантастику, не способен представить себе, что такое может произойти в реальной жизни. Да ладно, мог ли он сам вообразить, что после стольких лет бездарной, неудавшейся жизни Судьба повернется к нему лицом? Нет, не мог. Потому что с самого детства казалось, что единственный человек, который интересует Фортуну, — это брат, проклятый братец с его всепризнанной гениальностью. И на таком ярком фоне /бездарный/ неудачливый младший брат оставался не более чем серой расплывчатой кляксой, лишенной всякой устойчивой формы и сколько-нибудь стоящего содержимого. Да, родители делали вид, что любят обоих одинаково, но скажите, разве можно в это поверить? Вот он и не верил. Его не любили, его жалели, а это совсем разные вещи.

Так и шли по жизни: братец ровным уверенным шагом признанного гения, он — заплетающейся бесцельной походкой неудачника. С детства он понял, что единственное, привлекающее его в этом мире. — Власть во всех ее проявлениях. Он желал Власти, как хотят недоступную, но оттого еще более привлекательную женщину. Он искал Власть во всем, даже пытался заниматься тем, что нынче называлось эзотерикой, но и там /не смог добиться каких-либо успехов из-за своей бездарности, лености/ оказался неудачлив.

Когда умерли родители, в его душе не нашлось ни капли скорби. Теперь, по крайней мере, старый дом в деревне можно будет продать и купить в городе квартиру получше. И он, и — тем более — братец уже давно не жили с родителями, но на похороны приехали: братец — потому что так требовали правила приличия того общества, в котором тот вращался; он — чтобы теперь пожалеть родителей. Когда все было окончено, братец предложил ему оставить дом себе, забрал кое-какие вещи — «это дорого мне как память» — и уехал. Он же немного побродил по пустому дому и поднялся на чердак: что-то (Судьба?) вело его вверх. Здесь теперь стало темно и сыро, дожди смогли-таки просочиться сквозь старую кровлю, хотя это было еще не слишком заметно. Прикрывая одной ладонью дрожащий огонек свечи, он в очередной раз удивился своим мертвым родителям: как можно не держать в доме даже карманного фонарика? Но не это занимало сейчас его внимание — какое-то неудержимое стремление притягивало его к отсыревшему картонному ящику. Открыть прохладные, разваливающиеся от прикосновения пальцев половинки крышки оказалось делом минуты, а потом ладони наткнулись на целлофановый пакет. Он рывком разорвал связанные узлом кончики пакета — слишком сильным было нетерпение, чересчур зудящим ощущение близости частицы Власти.

Стопка толстых тетрадей, исписанных ненавистным почерком братца, и свернутый в рулон лист ватмана. И это все?! В первый миг его охватила такая ярость, что он чуть было не разорвал всю эту макулатуру на клочки, но потом… Потом ярость прошла, а ощущение того, что частица Власти — здесь, осталось. Что-то не так было с этими чуть распухшими от влаги тетрадями, с этим рулоном ватмана, и он подхватил тяжелый разваливающийся пакет и понес его вниз, чтобы разобраться поподробнее.

Разбираться пришлось долго. Многолетняя антипатия к братцу отразилась на всем, даже на образе мыслей, поэтому то, что было написано этим ненавистным почерком, читать оказалось тоже не слишком просто. Но он прочел. Нет, это не было вариантом «Некрономикона», это была обыкновенная книга про выдуманный мир со сказочными жителями, то, что здесь давно уже известно как фэнтези, впрочем… Книга была не такой уж обыкновенной. Ему всегда казалось, что вера делает великие вещи — не та вера, о которой твердят иностранные проповедники с жутким акцентом, а, скорее, вера детей в существование чудес. Разумеется, всякой силе найдется противосила, и поэтому Дед Мороз так навсегда и останется выдумкой, слишком уж много взрослых, которые не верят в него. Совсем другое дело, когда речь идет о детских кошмарах. Спросите у пятилетнего ребенка, кто скрипит половицами в соседней комнате, и рассказ, услышанный вами… А-а, да что там! — об этом достаточно написано повзрослевшим, но не утратившим память мальчиком по имени Стивен Кинг.