Именного указа императрицы, запрещающего писать „как о множестве миров, так и о всем другом, вере святой противном", издано не было. Синоду не удалось запретить распространение уже изданных книг с изложением гелиоцентрической теории. Не удалось „бородам" и заполучить в свои руки „брадоборца".

Позиция Ломоносова оказалась слишком прочной. Как раз в это время ему удалось фактически отстранить от управления Академией своего старого врага И. Д. Шумахера. За пять дней до подачи синодальной жалобы Ломоносову и Тауберту был вручен ордер президента Академии наук Кирилла Григорьевича Разумовского (подписанный еще 13 февраля) о введении их в управление академической Канцелярией, „дабы в отсутствии моем, - писал президент, - в случае иногда болезни г. статского советника Шумахера или иного приключения, которому он по дряхлости и старости лет своих (Шумахеру было 66 лет. - А. Б.) подвержен быть может, Канцелярия академическая праздна не осталась… и над всеми академическими делами могло быть всегдашнее доброе смотрение" [15].

Вопреки нападкам духовенства, в феврале 1757 года типография Московского университета начала новое издание Собрания сочинений М. В. Ломоносова. Хорошо задуманная атака на Михаила Васильевича в литературе - путем распространения своего рода контрсатиры - тоже не вполне удалась. Духовенство пыталось пустить по рукам анонимные письма против Ломоносова и пародию на его сатиру под заглавием: „Переодетая борода или имн пьяной голове". Эти сочинения, подписанные вымышленным именем „Христофор Зубниц-кий" из Колмогор, даже пытались напечатать в академических „Ежемесячных сочинениях" (надеясь на неприязнь ряда ученых к Ломоносову).

Автор пасквилей - талантливый и весьма жестокий рязанский епископ Дмитрий Сеченов - с помощью В. К. Тредиаковского собрал, как сейчас сказали бы, весь „компромат" на академика, включая даже ошибку Ломоносова в анализе рудных образцов и появление отрицательной рецензии на его труды в Commentarii (Лейпциг, 1752). Хорошо знакомый с Михаилом Васильевичем выпускник Московской славяно-греко-латинской академии, Дмитрий усердно поливал своего бывшего коллегу грязью, обвиняя его в пьянстве, корыстолюбии, самонадеянности, хвастовстве, необразованности и наглости.

С хмелю безобразен телом

И всегда в уме незрелом

Ты, преподло быв рожден,

Хоть чинами и почтен,

- писал автор пасквилей, довольно ловко используя форму „Гимна бороде":

Не напрасно он дерзает;

Пользу в том свою считает,

Чтоб обманом век прожить,

Общество чтоб обольстить

Либо мозаиком ложным,

Либо бисером подложным

(намек на предполагаемые выгоды от строившейся Ломоносовым стеклянной фабрики в Усть-Рыбицах). Впрочем, Христофор Зубницкий довольно вульгарен; он никак не может отойти от темы выпивки (в пристрастии к которой епископ Дмитрий сам жаловался на себя в проповедях). Для него характерны обращения типа: „пьяный рыболов", „твоя хмельная рожа", „ввек с свиньями почивай" и т. п.

И на твой раздутый зрак

Правей харкнуть может всяк

- вот образец красноречия, представленный служащим духовного ведомства.

„Поверьте, - писал пасквилянт, - что он столько подл духом, столько высокомерен мыслями, столько хвастлив на речах, что нет такой низости, которой бы не предпринял ради своего малейшего интересу, например для чарки вина". „Он, - говорилось про великого русского ученого, - всегда за лучшие и важнейшие свои почитает являемые в мир откровения, которыми не только никакой пользы отечеству не приносит, но еще, напротив того, вред и убыток, употребляя на оные немалые казенные расходы, а напоследок вместо чаемыя похвалы и удивления от ученых мужей заслуживая хулу и поругание, чему свидетелем быть могут „Лейпцигские комментарии". Короче, Ломоносов гордится, „сребро сыскав в дерьме".

В XVIII столетии подлые писания епископа не имели успеха, в отличие от ответной эпиграммы Ломоносова Зубницкому:

Безбожник и ханжа, подметных писем враль!

Твой мерзкий склад давно и смех нам и печаль:

Печаль, что ты язык российской развращаешь,

А смех, что ты тем злом затмить достойных чаешь.

Наплюем мы на срам твоих поганых врак:

Уже за 20 лет ты записной дурак…

Хоть ложной святостью ты бородой скрывался,

Пробин (то есть Честный. - А. Б.), на злость твою взирая,

улыбался: Учения ево, и чести, и труда,

Не можешь повредить ни ты, ни борода [16].

На этот раз Ломоносов действительно не позволил деятелям духовного ведомства повредить свое учение, честь и труд. В дальнейшем он еще не раз отражал наскоки на науку и литературу, как в своих поэтических сочинениях, так и в ученых трудах. Примерно к концу 1759 года Михаил Васильевич ответил на выход в свет четвертого тома „Собрания разных поучительных слов" псковского епископа Гедеона (Криновско-го), пренебрежительно отзывавшегося о красноречии, риторике и ученых вообще. Вероятно, Ломоносов узрел в высказываниях Гедеона намек на новое издание своей „Риторики" (1759 год). Как бы то ни было, он возмутился и написал эпиграмму к Пахомию, сохранившую для потомков память о книге Гедеона и затронувшую не только епископа псковского:

Пахомий говорит, что для святого слова

Риторика ничто, лишь совесть будь готова.

Ты будешь Казнодей, лишь только стань попом

И стыд весь отложи. Однако врешь, Пахом.

На что риторику совсем пренебрегаешь?

Ее лишь ты одну и то худенько знаешь.

Ломоносов пользуется случаем, чтобы еще раз защитить науку и литературу от нападок духовенства, ссылаясь на церковные авторитеты:

Василий, Златоуст - церковные столпы -

Учились долее, как нынешни попы:

Гомера, Пиндара, Демосфена читали

И проповедь свою их штилем предлагали;

Натуру, общую всей прочей твари мать,

Небес, земли, морей, старались испытать,

Дабы Творца чрез то по мере сил постигнуть

И важностью вещей сердца людски подвигнуть.

Конфликт, в который он был втянут, Ломоносов представляет однозначно: как конфликт между правдой просвещения и ханжеством невежества, характерного, как признавали и духовные авторы, для русского священного чина XVIII века:

Ты словом божиим незнанье закрываешь

И больше тех мужей у нас быть уповаешь;

Ты думаешь, Пахом, что ты уж Златоуст!

Но мы уверены о том, что мозг твой пуст.

Литературная беллетристика, считает Михаил Васильевич, гораздо ценнее поучений подобного духовенства. Поймав Гедеона на слове, когда тот осуждает чтение в частности, романа Ф. Фенелона „Приключения Телемака" (1699 год) вместо Евангелия, Ломоносов замечает:

Нам слово Божие чувствительно, любезно,

И лишь во рте твоем безсильно, безполезно.

Нравоучением преславной Телемак

Стократ полезнее твоих нескладных врак [17].

Что это за „враки" и в чем глубоко ошибочна проповедь малообразованного и не рассуждающего под пятой Синода духовенства, академик ясно показал в написанных вскоре научных трудах. Во „Втором прибавлении