– В город? Подвезти?

– Да.

– Что-то случилось?

Я неопределенно пожала плечами:

– Да.

– Хорошо, садись.

Я села в теплую машину, в которой еще оказался мальчик лет десяти. Женщина оказалась сотрудником нашей местной газеты. Я рассказала ей о том, что пропала Люба. И о том, как я искала ее на вокзале в Москве. Рассказывая, поняла, как опрометчиво и глупо я поступила. Я потеряла целых два дня. Зато нашла Ростовцева. Чтобы понять, что это всё лишь глупые и несбыточные миражи – мой московский «дедушка».

Женщина довезла меня прямо до Машиного дома, в темноте мы немного поплутали, потому что я не знала названия улицы, ориентировалась всегда на глаз, и была-то я у Маши всего три раза. На прощание она оставила мне номер своего телефона, я пообещала позвонить и рассказать ей все подробнее. Она заинтересовалась всей нашей историей – о расформировании детдома и, главное, о том, что убежала маленькая девочка. Она сказала, что это признак того, что все очень неблагополучно в нашем обществе… Но на самом деле я не была уверена, что про это нужно писать в газете. Искать – это одно. А писать… Это только повредит всем – и Любе, и Любови Игоревне.

Я поняла, что моя проблема в том, что я ищу бессистемно. Поэтому я решила составить план и по нему действовать. Взять карту нашего города и подумать, где может прятаться Люба. На самом деле мест не так много, где может незаметным оставаться маленький ребенок в течение довольно долгого времени. Если он живой, конечно…

В Машином доме не было света. Но когда я подошла к крыльцу, я заметила еле-еле видный отблеск в одном окне. Я негромко постучала. Через некоторое время дверь открылась. В темноте я Машу сначала даже не узнала. Мне показалось, что к ней пришла какая-то женщина. Но она сказала:

– Привет, заходи. Прости меня.

И я поняла, что это Маша.

Я не стала ничего говорить. Прошла за ней на кухню. Маша молча включила настольную лампу, поставила чайник, села за стол рядом со мной. Посидела так, потом прислонилась ко мне и тихо-тихо сказала:

– Хорошо, что ты есть. Спасибо, что пришла.

Я налила нам чаю, достала из шкафчика сухое печенье, поискала хлеб – его должно было много остаться после поминок, не нашла. Маша сказала сама:

– Свари себе макароны, если голодна. Хлеб в холодильнике. Кажется…

– А ты?

– Я не буду. Не могу.

Я потихоньку хозяйничала у Маши на кухне, а Маша ушла в соседнюю комнату, которая служила гостиной и столовой, мы в ней когда-то обедали вместе с Машиной мамой, но теперь в ней стояла еще кровать. Я видела, как Маша села на кровать и замерла, в полной темноте.

Через некоторое время я зашла к ней, молча включила верхний свет. Маша подняла глаза, посмотрела на старый бабушкин абажур, на неяркую лампочку, закрыла глаза руками, но ничего не сказала.

Я присела к круглому столу, стала есть, стараясь потише откусывать холодный подсохший хлеб, который я нашла в холодильнике. Маша отвернулась.

– Раздражает? – спросила я.

Маша покачала головой.

– Раздражает все. Но ты ешь. Ешь, пожалуйста. Останешься у меня ночевать? Или нет, не надо.

– Как тебе лучше.

– Лучше посиди со мной и уйди.

– Хорошо. Завтра легче будет.

– Я не хочу, чтобы становилось легче! Я не хочу забывать маму!..

– Тебе не надо ее забывать. Я же свою не забыла. Но ведь надо жить.

– Я не знаю, как теперь жить. Во всем – она. В каждой вещи, во всем.

– Ты думай, – осторожно сказала я, – что она просто ушла. Поначалу так думай. А потом поймешь, что она есть, с тобой, но просто ее не видно.

– Я с ума так сойду, – покачала головой Маша.

– Нет, не сойдешь.

– Попробовать?

– Попробуй. Мне как раз было очень плохо оттого, что меня из дома увезли. Все вокруг было чужое, ужасное, холодное… А дома все равно лучше.

– Это бабушкин дом… – проговорила Маша. – Хотя я здесь привыкла.

– Ты поедешь в Москву, когда окончишь школу? – спросила я, хотя видела, что Маше трудно говорить о постороннем. Но я решила попробовать немножко расковырять этот ее плотный кокон горя.

– Мама говорила – надо ехать, поступать в хороший вуз… – прошептала Маша и стала плакать. Слез у нее не было.

Я сходила на кухню и налила ей большую чашку чаю.

– Садись за стол. Пей.

Маша помотала головой.

– Не хочу.

– Пей.– Я подошла к ней и протянула ей чашку. – Бери, пей. Будет, чем плакать.

Маша подняла на меня измученные глаза.

– Ты что?

– Ничего. Нам же надо плакать, мы так созданы. А тебе нечем плакать.

Маша вдруг слабо улыбнулась.

– Какая ты…

Я погладила ее по плечу.

– Надо будет приспособиться к новой жизни. Я тебе помогу, чем смогу.

Моя подружка кивнула.

– Иди, а то поздно будет.

Я подумала, не рассказать ли ей хоть что-нибудь из моих последних событий и встреч.

– Я вот думала, что дедушку нашла… – осторожно проговорила я.

– У тебя есть дедушка? – устало спросила Маша.

– Помнишь, я тебе говорила, народный артист…

– А… – Маша равнодушно кивнула, складывая и снова разворачивая совершенно мокрую салфетку. – Хорошо.

Мы помолчали. Я не знала, что еще сделать, поэтому стала мыть чашки, убираться на кухне.

– Не надо, пожалуйста… – попросила Маша. – Пусть так все будет.

– Ты завтра все это уберешь?

– Нет. Я ничего не буду делать.

– Машенька… – Я села перед ней на корточки. – Я, знаешь, как часто говорила себе, когда была маленькая: вот подумай, приятно ли было бы маме на тебя сейчас смотреть на такую?

Маша отвернулась.

– Я понимаю, у тебя есть опыт сироты, Руся, но я не хочу быть сиротой. Еще несколько дней назад все было по-другому… Как это могло быть? Как? Почему? За что?

Маша стала раскачиваться и глухо стонать. Я попробовала обнять ее, но она вырвалась.

– Нет, не надо. Ничего не надо. Уходи. Я тоже хочу умереть. Я не смогу. Я совсем одна теперь.

– Я тоже была одна… – тихо, но внятно сказала я.

– Молодец! Молодец! – крикнула вдруг Маша. – Ты, Руся, молодец! Ты – сильная! Ты пример! У тебя все будет! Ты – танк, прешь по жизни танком! Ты – паровоз! А я – нет! Нет!!! Я не смогу! Это несправедливо, так не может быть! Почему это именно с моей мамой случилось? Ты не представляешь, сколько она вынесла, пока болела бабушка! Чего только тут у нас не было! Ты же помнишь, бабушка уже все забыла! А мама не хотела ее в больницу отдавать, чтобы ее там обкалывали… Мама все терпела, сама ее поднимала… Бабушка кричала на нее, дралась иногда… Газ забывала выключить… Воду лила прямо на пол… И всякое такое было, что не расскажешь… А теперь вот… – У Маши закончились силы, она легла ничком на подушку на кровати и замерла.