поглядел на царя, едва откинув голову назад. То была излюбленная манера Фёдора, ибо мог глядеть, прикрыв глаза, точно бы сверху, да это всё при том, что владыка много превосходил его в росте.

– Помышлял, – ответил Басманов. – Да токмо с батюшкой о сём не обмолвился ни словом.

– Вот оно как… – протянул Иоанн.

Фёдор подался вперёд да встал ровно, заглядывая за плечо царя. Владыка тяжело вздохнул и обернулся. К Иоанну пожаловал князь Афанасий Вяземский. Вид у него был изнурённый – глаза, верно, не смыкались всю ночь, на чёрных рукавах виднелась запёкшаяся кровь. Опричник отдал низкий поклон государю, Фёдора же поприветствовал коротким кивком.

– Уж дело за малым, великий царь, – молвил Афанасий.

Верно, князь был бы красноречивее, не будь подле государя юного Басманова. Иоанн кивнул.

– Не подведи, – владыка подал свою руку.

Афанасий припал устами к царскому перстню, вновь поклонился, удостоив Фёдора напоследок недобрым взглядом исподлобья. Басманов не ответил вовсе, стоя позади государя. На том Афанасий и ушёл.

– Об чём он толкует? – с любопытством вопрошал Басманов.

– Преумножая знание, преумножаешь скорбь, Федя, – молвил Иоанн.

Басманов вздохнул в недовольстве, но ничего и не ответил. Они продолжили неспешно идти вдоль крепостной стены. Что царь, что опричник его хранили молчание до конца этой прогулки.

* * *

Наступил седьмой день июля. Вместе с зарёю на площадях да улицах не только столицы, но и всех городов, деревень и сёл русских, вышел честной люд. На Красной площади уж с ночи свершились все приготовления. Робкий свет зари освещал крытые палатки, за которыми стояло по трое крестьянских и продавали сладкий морс из кислой клюквы.

По главным улицам проносились телеги, запряжённые лошадьми али вовсе ряжеными скоморохами. Их наряды пестрили цветастыми лоскутами. К рукавам и колпакам нашито премного колокольчиков, которые задорным звоном своим пробуждали всю Москву. Премного этот град держался в страхе. И в нынешнее праздничное утро тревога не исчезла с лиц честного люда. Москвичи робко приотворяли свои ставни да двери, боясь заслышать уж к несчастью заученный клич Басманова, Вяземского, грозный голос Малюты али кого иного из своры государевых опричников. Но вскоре страхи и опасения отступали.

Боле всех сего дня ждали даже не юные девицы, которые украдкою решались гадать на суженого нынче ночью. Иван Купала был отдушиною для крестьян, ведь нынче не возбранялось поносить соседей, их крестьян и даже своего боярина. Разумно было и то, что не каждый холоп решался на такую дерзость.

О том дозволении ходила молва даже в Московском Кремле, при дворе самого Иоанна Васильевича, но никто из крестьян не имел ни глупости, ни наглости высказать что супротив государя али его слуг. Единственно, что можно было выделить особо, так это убогих дураков. Эти блаженные несли всё, что приходило им на ум, притом не только на Ивана Купалу. Царя они забавляли, а ежели кто переступал черту, тотчас же был сварен в кипятке али затравлен зверьми.

Редко обходились гуляния без казней, уж больно полюбились Иоанну эти кровавые забавы. Нынче на площадь был выведен молодой медведь. Он подымался на лапы и яростно рычал, вновь и вновь обрушиваясь на загон, в коем был заключён. Ему добычею стали трое крестьянских мужиков. Верно, чтобы потеха та длилась боле, подобраны были холопы покрепче, чтобы дольше развлекали косолапого да народ.

Царская семья занимала своё место на большом помосте. На коленях царицы сидел царевич Фёдор Иоаннович, подле отца стоял старший сын – Иоанн Иоаннович. Дети глядели на эту потеху не впервой, но в силу чуткого своего возраста каждый раз взвизгивали от ужаса и закрывали лица руками, утыкаясь в плечо царицы или прячась за трон отца.

Иоанн по-доброму усмехался, когда видел, как его дети осторожно выглядывают из-под своих ладошек, как они уставились на медведя, не в силах отвести глаз и в то же время не в силах совладать с тем ужасом, что охватывает их. Царица боле глядела на потеху, нежели на детей. Пущай юный царевич Фёдор и прижимался к ней, точно к родной матери, Мария никогда не питала особых чувств к царевичам.

Опричники сегодня не носили мрачного одеяния своего, а обрядились в яркий атлас. Притом велено было всяко поддевать кольчуги на тело. Мужчины ходили с корзинами, полными свежих ягод, собранных как раз к Ивану Купале, ибо именно с сего дня можно было вкушать первые летние плоды. Боле всех угощали вишней – нынче добрая погода напоила сады нектарами да соками.

Народ всё сходился на улицы, когда Афанасий верхом ездил вдоль улиц, блюдя порядки. В сопровождении с ним ехали его люди. Мужья на службе были при оружии, но скрывали шашки и кинжалы под кафтанами, дабы народ лишний раз не страшился. Неся свой караул, Афанасий забрёл в тихий переулок. Уж хотел было развернуть свою лошадь да вернуться обратно, на площадь, на гуляния, да вдруг что-то шевельнулось в тени.

Князь Вяземский спешился, заглядывая за пустые бочки, припылённо таящиеся в тени. В углу его губ мелькнула улыбка. Он взял горсть ягод из корзины, что цеплялась к его седлу, и медленно приблизился к тихому уголку. Средь бочек и старой ветоши ютилась убогая сиротка. Её глаза были слишком светлы, точно закрыты тонкой пеленой. Девочка всем существом своим вжалась в угол, слепо уставившись куда-то впереди себя.

– Не боись, – молвил Вяземский, присев подле девчушки.

Те слова никак не успокоили, лишь боле встревожили сиротку. Она водила мутными глазами из стороны в сторону.

– Незряча? – произнёс Афанасий, махнув прямо перед её лицом.

Сиротка тотчас же отпрянула назад и принялась стенать таким голосом, коему незнакома вовсе никакая человеческая речь. Терпение Вяземского иссякло. Обхватив сиротку одной рукой, он потащил её к своей лошади. Сиротка кричала во всё горло. Тонкий голосок её сменился жутким хрипом, и она продолжала вырываться, силясь улизнуть.

– Афоня, сукин сын! – раздалось позади.

Князь Вяземский с неохотой обернулся. К переулку приближался Басманов верхом на лошади.

– Пусти малявку, – грозно бросил Алексей.

– Ежели никто об ней не заботится, стало быть, мне должно, – молвил Афанасий.

– Ведаю я, что за забота твоя к ребятне, – хмуро произнёс Басманов. – Али то хочешь на царский суд нести?

Вяземский тяжело вздохнул.

«Нынче Басмановы у царя как у Христа за пазухой…» – подумалось Афанасию.

Он опустил девочку на землю, и та со всех ног пустилась прочь.

– Сам-то, главное, три дня назад драл дочь на глазах отца, а мне ещё указывает! – усмехнулся Вяземский, разводя руками.

– То совсем малявка, – молвил Алексей, глядя вслед сиротке.

– С чего тебя так растрогала она? – Афанасий сел обратно в