Дальше было непредсказуемо. Хотелось, конечно, верить, что Митька справится, даже если за него возьмутся, как они умеют браться. Но опять же: возьмутся – быстро вычислят, кто он есть, ну, а дальше тропиночка сама к Стефану поведет, тут и гадать не надо – как два пальца… Так, ладно. Девку убрать проще, чем Академика, тут нет вопросов. Но что с закидоном-то его делать теперь, насчет экспертной оценки? Ч-черт, не подумал. Всего-то и сказать надо было, что сам не знал, думал, так оно и есть, по разговорам если. Теперь уже поздно – умненький мальчик, еврейский, быстро сам все просек.

И что на выходе? На выходе одно – кончать. Митьку, а не девку. И очень срочно. И тогда Стефан набрал лидера измайловских – после того, как Митька ушел от него не в настроении.

Встретились. Долгим разговор не стал. Стефан объяснил просто, что хлопец его, какой Удава завалил, светанулся, – вычислили его. Надо бы концы срубить, сказал. А тот и вдумываться не стал – человечек не его, а дело общее. Какие проблемы? Взял наводку, адресок, то-се и по рукам. Все мы братья – точно, брат?

Первой тело обнаружила ранняя тетка, собачница. Заорала, бросила поводок и выбежала на улицу. Там стала причитать еще громче – так, что милицейский наряд прибыл через пятнадцать минут, не позже. Все было, как и с Удавом, – никаких следов, кроме «Макарова» с глушителем и двух стреляных гильз. Одна пуля – в сердце, от выстрела сзади, другая – в затылке, контрольная. Все остальное – на месте, кроме ключей, не найденных в кармане убитого молодого парня, проживавшего на съемной квартире в этом же подъезде. О ключах Стефан просил отдельно – знал, что ключ от двери квартиры Керенского у Митьки на общей связке. Тем же вечером и забрал – подвезли к указанному месту измайловские. Самого же убитого органам долго разгадывать не пришлось. По номеру «БМВ» и адрес прописки выяснили, и телефон по адресу, и сам кто таков. Сразу с семьей связались, попросили подъехать. Роза Марковна – Вилену так и так, просят, но не говорят, но что-то вроде Митька натворил.

У того съемка была: все бросил, как сердце подсказало, и в машину – туда, в отделение. А уже оттуда вместе с милицией в морг. А в морге сын, Митька, мертвый, с двумя пулями, в сердце и в голове. Первая мысль самой безумной оказалась, самой тупой и идиотской, какие только бывают: выскочила наружу по-шальному без всякого проклятого смысла и обратного прыжка – о том, что хорошо, не в лоб пуля бандитская прошла, а в затылок, пощадила сынову красоту, не подчистую мальчика испоганила.

А после откачивать стали отца, за валидолом побежали, да не нашли ни валидола, ничего. Не было в морге валидола, трупам валидол без надобы, а остальные – здоровые все, как бычье бандитское. Так обошлись: брызнули в лицо Вилену Борисовичу морговой мертвой водички и по щечкам, по щечкам, пока зрачки обратно не вернулись. К концу сеанса сказали: убийство заказное, мол, папаша, – к гадалке не ходи.

Утречком, пораньше, Стефану измайловские отзвонились. Размазывать не стали, просто сказали, очко, мол. Приняв отчет, сразу же попытался заставить себя о Митьке не думать, чтоб не поганить настроение, а заодно не вспоминать лишний раз и о Розе Марковне. Ту и на самом деле жаль было до самых ногтевых корней. Короче, взвесив все дела, таким решил макаром – лететь завтра же, утренним рейсом, в безвизовую Турцию. Путевка не обязательна – так, решил, в пятизвездник устроится, на недельку – дней на десять, больше не понадобится. А уляжется все основное, тогда и назад, без нервов и самобичевания.

Рассчитал точно, потому что, когда вернулся после Антальи к себе в Трехпрудный, все самое неприятное было уже надежно позади: захоронение Митькино на Ваганьково в прадедову могилу, коматозка Розы Марковны и вопрос алиби. Про Вилена Борисовича узнавать не стал, тот его никогда особенно не колыхал, да и видали-то друг друга раза три всего, не больше. Что касалось старой Мирской, то коматозное состояние и на самом деле имело место, продлившись около недели. В больницу Вилен бабушку не отдал, собирался нанять сиделку, но дочка Керенского не позволила, Геля эта. Уперлась, что сама будет с Розой Марковной сидеть, выхаживать. Сказала, с работы уже уволилась, можно считать, так что время есть. Вилька не возражал. Сам тоже на время отказался от всякой работы, сидел дома, опустив руки, с ума сходил от ненависти и горя.

А сына Вилькиного хоронили без Розы Марковны, что при других обстоятельствах никогда не должно было стать возможным. Пришлось. Сказали бабуле об этом, лишь когда в себя более-менее вернулась.

– Спасибо, что не взяли на Ваганьково, – ответила Мирская. – Я бы умерла, если б своими глазами увидала. – И спросила, глядя в глаза: – За что, Виля, скажи мне?

– Ограбить пытались, бабуль, – смалодушничал внук. – А он сопротивляться стал…

– Он такой… – тихо согласилась Роза Марковна. – Он всегда был отважный мальчик, непреклонный…

Сам Вилен тоже, если честно, не пожалел об отсутствии бабушки на похоронах, потому что, когда увидал, кто хоронить подтянулся, дурно ему стало прямо там, у могилы. А когда те говорить стали, кто чего сумел изречь, так Вилен, воспользовавшись дурнотой, в сторону сдал от общей кучи и отвернулся. Обратно к яме подступил, когда уже опускать стали и на крышку гроба землю бросать. Мать Митина, Юля Стукалина, тоже плакала, слов никаких не говорила, да никто от нее слов и не просил – Вилен вообще не был уверен, что она явится сына хоронить. Почему-то, разладившись когда-то, так и не восстановились отношения у них с Юлькой, несмотря на общего сына. Мало того, самого Митьку мать тоже постепенно отваживать от себя стала и от новой своей семьи, тогда еще второй по счету. Видно, махнула на всех этих Мирских рукой, решив, что все одно конкуренции с евреями этими не выдержит, а мороки не оберешься. Ну а потом уже другие дети пошли, новые. Так что не задалось у Митьки с родней по женскому направлению: вместо матери – прабабушка Роза при сомнительном участии бабы Тани Кульковой, да тетя Сара Чепик, домработница с Украины.

С кладбища Юля уехала, не дожидаясь, пока все займут места в автобусе и рассядутся по машинам. Вилену кивнула только пустым кивком, не произнеся ничего путного, а он путного никакого и не ждал – сам кивнул только в ответ. На том и расстались до следующего ближайшего смертного раза.

А когда с кладбища вернулся, набрал телефон Комитета солдатских матерей, спросил, как машину сына марки «БМВ» на нужды Комитета передать, для продажи с целью оказания помощи пострадавшим от службы в армии семьям. Мне, сказал, этой машины не нужно. Там обрадовались, объяснили, с чего начать. Потом он так и сделал, как подсказали, ничего больше придумать не смог, не знал, как поступить правильней, чтобы отомстить незнаемой мрази. Дело уголовное, какое тут же завели, его мало интересовало: уже было не важно, кто по каким бандитским делам кого валит и за что. Сына было не вернуть – упустил сына, скотина.

Роза Марковна, вернув сознание и память, понемногу с Гелькиной помощью стала впитывать окружающее. Плакать стала меньше, но все еще ходила с опухшим лицом. Гелька теперь больше бывала у Мирских, нежели дома, если про квартиру Керенского можно было так сказать.