Снова взревели трубы — уже ближе, — и показались первые ряды императорской гвардии. Воины в белых доспехах несли инструменты, звучащие как фанфары. Изготовленные из рогов какого-то огромного животного, они изгибались вокруг плеч гвардейцев и заканчивались у них над головами широким раструбом в форме колокола. Далее следовал ряд барабанщиков, размеренно отбивающих ритм. Этот военный оркестр занял позицию впереди императорской ложи, и сразу показался почетный эскорт Имперского Стратега, состоящий из двух десятков гвардейцев. Непременную часть их экипировки составлял шлем, покрытый белым лаком и обозначающий их принадлежность к элитному отряду, известному под названием Имперских Белых.

Солнечный свет дробился, отражаясь от золотых эмблем и орнаментов, к неподдельному восхищению простолюдинов, разместившихся на самых верхних ярусах. Металлические украшения, которые пошли на отделку доспехов каждого воина, по цуранским понятиям стоили целого состояния: таких денег хватило бы на оплату расходов Акомы за целый год.

Гвардейцы встали на предназначенное им место, и толпа смолкла. В напряженной тишине раздался голос главного глашатая, достаточно громкий, чтобы его услышали на самых дальних ярусах:

— Альмеко, Имперский Стратег!

В толпе никто не остался равнодушным. Все вскочили на ноги, выкрикивая приветствия могущественнейшему воину Империи.

Прихлебывая холодный напиток и сохраняя полнейшее спокойствие, Мара наблюдала за появившимся Стратегом. Широкие золотые полосы окаймляли ворот и плечевые прорези нагрудной пластины его кирасы; золотые узоры украшали и шлем, увенчанный алым плюмажем. От Альмеко не отставали ни на шаг два мага в черных хламидах; именно этих магов в народе обычно называли «любимчиками Стратега». Кевин слышал рассказы о том, как некогда один из этих Всемогущих с помощью волшебных чар доказал правоту Мары, обвинившей Минванаби в предательстве, и в результате этого спасительного для Мары вмешательства предшественник Десио был вынужден совершить ритуальное самоубийство, чтобы не обесславить свою семью.

Голос глашатая загремел снова:

— Ичиндар! Девяносто Первый император!

Овация перешла в оглушающий рев, и взорам подданных явился юный Свет Небес в золотых доспехах. Тут даже Мара отбросила привычную сдержанность: она выкрикивала приветствия, как какая-нибудь прачка или цветочница. Ее лицо светилось восторгом и благоговением: этого человека боготворила вся нация, хотя ни один из его венценосных предшественников никогда не появлялся перед широкой публикой.

Издалека трудно было судить о выражении монаршего лица, но его осанка была прямой и уверенной. Красновато-каштановые волосы спускались из-под блестящего шлема и ровными завитками ложились на плечи.

Позади императора шествовала колонна жрецов — по одному из двадцати главных храмов. Когда Свет Небес достиг места рядом с Имперским Стратегом, ликующий гвалт толпы перешел все мыслимые пределы.

Чтобы Люджан расслышал вопрос Кевина на фоне этого грохота, мидкемийцу пришлось напрячь голос:

— Что это их всех так разобрало?

Поскольку всякие понятия о приличном поведении были напрочь забыты, Люджан без стеснения прокричал в ответ:

— Свет Небес — наш духовный хранитель; своими молитвами и безгрешным житием он ходатайствует за нас перед богами. Он — это Цурануани!

Пока все вокруг распалялись от восторга, что именно им довелось присутствовать при первом в истории явлении Света Небес народу, Аракаси — один среди тысяч — не разделял общего неистовства. Он проделывал те же движения, которыми окружающие выражали свой экстаз, но Кевин видел: мастер непрерывно окидывал взглядом толпу, высматривая малейший намек на опасность для госпожи. Сейчас, под прикрытием дикого разгула страстей, пришедшего на смену цуранской невозмутимости, любому злоумышленнику представлялась прекрасная возможность незаметно подобраться к врагу. Кевин придвинулся к Маре поближе, готовый ринуться на ее защиту, как только в этом возникнет нужда.

Волны буйной радости катились по ярусам стадиона и явно не собирались идти на убыль. Наконец император сел в свое кресло, а Имперский Стратег поднял вытянутые руки. Потребовалось несколько минут, чтобы его призыв к спокойствию возымел действие. Когда толпа неохотно подчинилась и затихла, Альмеко возвестил:

— Боги улыбаются Империи Цурануани! Я приношу весть о великой победе над варварами дальнего мира! Мы сокрушили самую могучую из их армий, и наши воины празднуют успех! Скоро все земли, которые называются Королевством, будут повергнуты к стопам Света Небес.

Имперский Стратег низко поклонился императору, и толпа одобрительно загудела.

Кевин стоял, словно пригвожденный к месту; у него похолодело в груди. Однако, сколь ни был потрясен услышанным мидкемиец, он почувствовал, что Аракаси сверлит его пристальным взглядом, и ответил на безмолвный вопрос:

— Ваш Имперский Стратег имеет в виду, что разгромлены силы Брукала и Боуррика… Армии Запада. — Отчаянно пытаясь обуздать гнев, который мог сулить лишь опасность для его жизни, Кевин не скрыл от мастера свою боль. — Моему родному дому грозит опасность, и теперь для войск Цурануани открыта прямая дорога к Занну!

Аракаси первым отвел взгляд, и Кевин вспомнил: до того как мастер тайного знания присягнул на верность Акоме, он потерял, и дом, и хозяина по вине Минванаби. Потом Мара украдкой вложила в руку Кевина свою руку. В их беглом рукопожатии были и понимание, и поддержка, но все еще разрывалась на части душа Кевина, ставшая ареной битвы между преданностью, любовью и отвращением к собственному бессилию что-то предпринять. Судьба оторвала его от семьи и забросила в далекий мир. Он избрал для себя жизнь и любовь, а не жалкое существование пленника; но цена этого выбора только сейчас становилась очевидной. Кто же он — Кевин из Занна или Кевин из Акомы?

Стоя перед императорской ложей, Альмеко снова воздел руки. Когда шум улегся, он выкрикнул:

— К вящей славе Цурануани и в знак нашей преданности Свету Небес, мы посвящаем эти игры чествованию императора!

Снова раздался оглушительный рев толпы, от которого становилось больно и ушам и сердцу. Каким-то образом Кевину удалось все это вытерпеть. Хотя Люджан с Аракаси и смотрели сквозь пальцы на нарушение правил приличия, любые цуранские воины, охраняющие соседние ложи, могли без промедления прикончить мидкемийца, а уж потом разбираться, правильно ли они поступили, заподозрив его в дерзости по отношению к властительнице столь высокого ранга, как Мара.

В каком-то оцепенении Кевин наблюдал, как открылись двери в дальнем конце арены.

Ковыляя на нетвердых ногах, на залитый светом песок вышли около сотни мужчин в набедренных повязках. Возраст у них был самый разный, и отнюдь не каждый из них мог похвалиться крепким здоровьем. У всех были щиты и мечи, но опытному взгляду сразу становилось ясно, что для некоторых управляться с оружием — дело привычное; однако таких насчитывалось немного. Остальные выглядели растерянными и не вполне понимали, что им делать с мечами, которые они держали в руках.