Рите, когда она одна вернулась из госпиталя, вначале не поверили, что я жив… Кто-то из друзей шепнул ей тогда, что уже заготовлены похоронка и документы о представлении меня посмертно к званию Героя Советского Союза и ждали только ее возвращения, чтобы удостовериться. У меня двоякое чувство возникло от этой вести: и вроде очень приятно, но лучше уж, коль остался жив, то прижизненно, а не посмертно. А если посмертно – то очень достоин этого, хотя и штрафник, летчик, по-моему, капитан Смешной! Пусть бы это был за всю войну в боевой истории нашего 8-го штрафбата единственный, но показательный случай штрафника-Героя. Своей героической смертью, считал я, он это высокое звание заслужил.

Однако радость переполняла меня не от этого сообщения, а оттого, что я жив и что третью похоронку, теперь уже на последнего, младшего сына, моя мама не получит, что вот этим весенним днем под веселый цокот копыт я еду по дороге, местами густо обсаженной цветущими деревьями. Как прошлой весной в Белоруссии. Даже красивее, наверное, потому, что весна эта, по всему видно, победная!

И вообще казалось временами, будто нет уже войны, такая благодать! Навстречу нам то и дело попадались группы освобожденных из плена, концлагерей и фашистского рабства – мужчины и женщины, и даже дети, исхудавшие, изможденные, но со счастливыми улыбками и оттаявшими взглядами. Они приветливо махали нам руками и кричали слова благодарности.

По понтонному мосту мы переправились через широкую, ныне спокойную гладь Одера, но совсем не там, где мы его форсировали. И я, наконец, догадался спросить Риту, куда же мы едем, как и где найдем свой батальон. Она сказала, что часть дороги ей уже знакома, а потом достала карту, которую дал ей Филипп Киселев, наш начштаба. На карте этой жирным красным карандашом был обозначен (или, как у военных принято говорить, «поднят») маршрут до какого-то городка. А там мы должны будем спросить у военного коменданта дорогу, если не застанем своих.

Не буду описывать всей этой длинной дороги, коснусь только нескольких примечательных событий на нашем пути. Выехали мы из госпиталя, кажется, 28 апреля, а батальон догнали к середине дня 1 мая где-то за городом Фрайенвальде, в одном из северных пригородов Берлина.

Почти в каждом доме, да и почти из каждого окна свешивались большие белые флаги-простыни в знак безоговорочной капитуляции. На улицах уже появилась немногочисленная ребятня, усиленно загоняемая взрослыми в дома, как только появлялись наши военные машины, везущие солдат, и другая техника, а тем более – танки.

Иногда попадались и большие колонны монотонно шаркавших ногами, понуро шагавших пленных немцев под конвоем советских солдат. Скорбно глядели на эти толпы местные жители. Я почему-то не заметил ни одного случая, чтобы какая-нибудь сердобольная «фрау» попыталась передать краюху хлеба или картофелину пленному, как это бывало, даже под угрозой конвоиров, когда фашисты гнали по украинским или белорусским селам наших солдат, попавших в плен. Ну что же, у каждой нации свой, как теперь принято говорить, менталитет, своя широта души.

К ночи решили остановиться в небольшом городишке. Выбрали более или менее приличный дом, хозяева которого не скажу, чтобы очень радушно, но, видимо, не впервой нас, советских, пустили ночевать.

В отведенной нам комнате было все необходимое: стол, стулья, две широкие кровати с толстыми пуховыми перинами, на тумбочке стоял таз, рядом в металлическом кувшине была вода для умывания.

Попросили мы хозяйку вскипятить воды, чтобы попить чаю. Пожилая немка с неподвижным, неживым, тусклым лицом кивнула в знак того, что понимает наш далеко не совершенный немецкий, выдавила из себя «яволь» и вышла. Потом за годы моей службы в Германии я понял, что это «яволь» у них одно из главных слов общения. Тем временем мы достали свою провизию, вскрыли банку американской тушенки, достали сахар. Хозяйка принесла нам две чашки кипятка и, увидев сахар, спросила, не хотим ли мы кофе. По ее глазам, так жадно смотревшим на эти белые кусочки колотого рафинада, мы поняли, что кофе она предложила неспроста. Конечно же, мы договорились, отдав ей половину имевшегося у нас сахара. Видимо, она на такую щедрость не рассчитывала, так как ее до этого неподвижное лицо вдруг оживилось, и она, не переставая, стала повторять «данке, данке шон» и даже как-то неловко кланяться.

Как мы узнали, немцы вообще долгое время сахара не видели, пользуясь широко распространенными тогда в Германии эрзацами, в данном случае – сахарином. Утром хозяйка, когда мы собрались завтракать, принесла нам две чашки дымящегося кофе. Уж очень похож был этот эрзац-кофе на тот дальневосточный ячменный да желудевый, из которого в голодном году мама пекла нам черные лепешки или оладьи… Но все-таки это была не вода, а уже напиток. Да еще поданный добровольно, и, похоже, от души.

Поблагодарили хозяйку и уехали, покормив предварительно лошадку овсом, который оказался в ящике под сиденьем пролетки. Рита сказала, что это ребята позаботились, когда ее снаряжали, Валера Семыкин и начпрод Зельцер.

Весь день то встречались нам колонны пленных фашистов (сколько же их сдалось?!) и толпы освобожденных из рабства, то обгоняли наши танки и самоходки, автоколонны с людьми и орудиями. И почему-то не было среди солдат оживления оттого, что видели сержанта-девушку, везущую на открытом тарантасе какого-то капитана с обвязанной бинтом головой, не кричали они обычные в таких случаях ранее слова «воздух!», «рама!». Наверное, настроение было не то. Берлин еще упорно сопротивлялся. А они ехали туда, где фашисты сопротивлялись ожесточенно.

Вторую ночь провели в небольшом городке или деревне (они мало чем отличались друг от друга). Постройки, жилые и хозяйственные, за редким исключением были каменные и почти все под красной черепицей. Неплохо жили бюргеры. А хотелось еще лучше, потому и поддержали Гитлера в его «Дранг нах остен». Теперь пришла пора расплаты за этот «дранг».

…Проснулись мы рано и, наскоро позавтракав, тут же выехали. Спустя несколько часов подъехали к тому конечному пункту, отмеченному на карте, и первый же попавшийся нам старик-немец указал, где находится «коммандант». Каково же было наше изумление, когда в его роли увидели нашего штрафбатовского офицера, моего давнего друга Петра Загуменникова! Какая же радость обоюдная была по поводу этой неожиданной встречи! Пробыли мы у него часа два, подкрепились вторым завтраком, покормили и напоили свою лошадку. Петя объяснил нам, что комендантом сюда назначен временно и на днях его должен сменить постоянный комендант. И тогда он снова появится в батальоне. Взяв нашу карту, Петя отметил на ней те пункты, через которые должен следовать штаб нашего штрафбата.

Пополнив с помощью доброго друга-коменданта и свои съестные припасы, и корм для нашего транспорта в одну лошадиную силу, тронулись в дальнейшую, теперь уже не такую длинную дорогу. Решили больше не останавливаться на ночлег, чтобы побыстрее добраться до родного дома, коим стал для нас наш «восьмой отдельный».

Ночь прошла под монотонный, усыпляющий перестук копыт, и утром, добравшись до последней отмеченной на карте моим другом деревни, на главном ее перекрестке, возле небольшой кирхи увидели на аккуратном немецком столбе, с такими же аккуратными указателями нашу русскую, вырубленную топором указку. На ней большими цифрами черной краской написан был номер нашей полевой почты «07380», а чуть ниже выведено: «Х-во Батурина».