Все трое, устыдившись ее слов, упали на колени.

— Встаньте, — продолжила королева, — я прощаю вас; однако более не ждите от меня снисходительности, в следующий раз ее не будет. Оставайтесь для меня теми, кем я позволяю вам быть, ни больше и ни меньше. Докажите, что вы верны и преданы мне. Мне необходимы друзья. Вокруг меня и против меня плетутся интриги; предатели есть даже среди моих слуг! Не вынуждайте меня изгонять вас, людей, пользующихся моим доверием, но, если подобное повторится, я сделаю это непременно.

Принц Дармштадтский осмелился взять руку королевы и поцеловать ее.

— Да, мой кузен, да, я понимаю: вы ждете особого слова, обращенного к вам, хотите быть полностью уверенным, что я не лишаю вас своей дружбы. Можете на нее рассчитывать, как и я желала бы рассчитывать на вас. Сеньоры, я запрещаю вам и в ближайшем и в отдаленном будущем каким бы то ни было образом завершить поединок, чуть было не состоявшийся сегодня утром; запрещаю также затевать новую дуэль, а по отношению ко мне приказываю строжайше следовать своему долгу, предполагающему почтительную преданность. Обещаете ли вы мне это?

— Да, ваше величество.

— Слово чести?

— Клянемся!

— Хорошо! Оставим этот разговор. Идите на мессу, займите ваши обычные места. Пусть все знают, что вы по-прежнему и в полной мере пользуетесь моей благосклонностью, которой вы чуть было не лишились, и мне хотелось бы, чтобы об этом стало известно в назидание другим. Прощайте сеньоры, прощайте, кузен.

Она удалилась, окутанная вуалью, прекрасная, непорочная, печальная и гордая, как императорская дочь, кем она и была. Сеньоры переглянулись: они не решались заговорить друг с другом, но их глубокая взаимная неприязнь не исчезла. Однако королева со всеми тремя обошлась почти что одинаково: у всех у них была отнята не только надежда, но даже позволение питать ее. Принц, предмет зависти двух остальных, удостоился особого внимания, но страдал от этого, может быть, больше других. Звание друга, навязанное ему, казалось принцу тяжелой цепью, сковавшей его руку и укрощающей его ярость и жажду мести.

— О, — воскликнул он, — если бы я не дал клятву!

— И я! — подхватил Сифуэнтес.

— И я!.. — повторил адмирал с еще большей страстью.

— Сеньор, — обратился принц к адмиралу, — было бы недостойно предъявлять вам упреки, поскольку я не могу требовать у вас удовлетворения. Скажу только, что всем случившимся мы обязаны вам и не забудем этого.

— На каком основании вы позволяете себе так думать?..

— Другие думают так же, как и мы, — прервал его Сифуэнтес, захохотав от злости, — и они не давали клятву, что не проучат вас. Пойдемте к мессе.

Все это время Сан-Эстебан не дремал; покинув поле боя, он направился прямо к кардиналу и рассказал ему в мельчайших подробностях всю историю. Развязку не трудно предугадать, защита королеве была обеспечена, но маркиз настоятельно просил своего прославленного друга добиться, чтобы адмирал был наказан.

— Иначе эти иностранцы решат, что мы потворствуем трусу, и в глазах Европы мы уподобимся ему.

— По-моему, лучшее решение — изгнание адмирала, не знаю только, как королева…

— Королева не сможет воспротивиться этому, если ваше преосвященство пожелает изложить факты так, как это было на самом деле. Король прибудет сегодня вечером…

— Завтра адмирал получит приказ об отъезде, или же я откажусь от власти; обещаю вам, что сделаю это.

Адмирал питал пристрастие к иезуитам и дворцам. Число тех и других у него было одинаково: в его доме жили четыре иезуита; они почти никогда не расставались с адмиралом, ели за его столом и сопровождали его повсюду, за исключением визитов ко двору. Он почти не посвящал их в свои дела — так ему казалось. Но они знали все, только обнаруживали это лишь тогда, когда того требовали их интересы.

Наряду с четырьмя иезуитами, у адмирала было четыре роскошных дворца, находившиеся в его собственности, а не арендованные; он жил в них по три месяца в году, по одному сезону, и каждый дворец был приспособлен для его пребывания в определенное время. Так, например, летний дворец был окружен великолепным парком с фонтанами, отличался обилием цветов, мозаичными мраморными дорожками; во всех его залах также били фонтаны. Вокруг осеннего дворца был разбит парк, где разводили дичь, чтобы хозяин мог развлечься охотой; в этом парке выращивали самые прекрасные плоды во всей Испании. Весенний дворец был царством соловьев, нарциссов и тубероз, а зимний — утепленным жилищем, чтобы холодный ветер не задувал в щели; подобных домов не было в Испании, где зимой холодно везде, даже в покоях королевы, и пальцы замерзают так, что приходится дуть на них, чтобы немного согреться.

Адмирал считал себя слишком знатным сеньором, чтобы оказаться в опале, и потому был крайне удивлен, когда однажды утром к нему явился дворцовый стражник и от имени короля передал приказ удалиться в Гренаду и оставаться там до тех пор, пока его величество не соизволит изменить свое решение.

Адмирал не унизился до жалоб, хотя жестоко страдал. Если бы он попытался роптать, ему бросили бы в лицо обвинение, ставшее причиной изгнания, а он — по вполне понятным причинам — ни за что не хотел этого допустить.

Он снарядился в дорогу с размахом императора, расставив по всей дороге на Толедо, где кардинал был архиепископом, своих людей. Прибыв в город, адмирал, чтобы досадить кардиналу, устроил бой быков, чем заслужил восторги толпы, ведь это жестокое зрелище — величайшее удовольствие в Испании. Проявив тем самым свое пренебрежение ко двору, адмирал развлек себя.

В Гренаде он пошел еще дальше: отправился прямо в Альгамбру, в

королевский дворец, и поселился там под тем предлогом, что здесь жили его предки. В течение нескольких недель он держал здесь нечто вроде двора. Но в конце концов, почувствовав себя неуютно в древних стенах, он вернулся в город, где ему предоставили прекрасный дом.

Королева очень скоро добилась его возвращения ко двору. Несмотря ни на что, она по-прежнему обманывалась на его счет; однако адмиралу пришлось отказаться от попыток подражать герцогу де Асторга.

Поклонники Анны больше не могли играть выбранную ими роль: категорический запрет королевы не позволял этого. Проявив снисходительность, она ничего другого не потребовала, остальное было забыто. И адмирал, заплативший г-же фон Берлепш бешеную сумму, благодаря ее усилиям получил разрешение вернуться. Эта женщина не давала королеве ни покоя, ни передышки, пока не добилась своего, за что получила от адмирала новый подарок, роскошнее предыдущих.

Принц Дармштадтский продолжал являться ко двору; он быстро продвигался по службе и каждый день удостаивался новых милостей. Граф фон Мансфельд оказывал ему все больше внимания, приходил к принцу почти каждый день и буквально осыпал сокровищами, требуя от него только одного: быть самым элегантным, самым видным и самым привлекательным сеньором в Испании.