Леди Монтегю: Какоей очаровательноеый дитямальчик. А ты – ты ведь не ее мама его брат, правда? Я бы никогда не смогла забрать ребенка у матери брата…

Штефан сидел, уставившись в страницу.

– Прости меня, – прошептала Зофия Хелена, – но это тоже нужно было сказать.

– Что сказать? – тут же заинтересовался Вальтер.

Штефан смял листки с пьесой и запихал их в сумку. Сунув Вальтеру книгу, он открыл дневник. Воскресенья проходили быстрее с тех пор, как они решили заниматься чем-то своим, а не сидеть, наблюдая, как потенциальные родители проходят мимо, устремляясь к недавно прибывшим новичкам.

– Что нужно было сказать? – настаивал Вальтер.

– Что даже глупый плюшевый кролик и тот написал бы пьесу лучше, чем я. А теперь сиди и читай тихо, понял?

Вальтер тут же прижал к себе плюшевого кролика – еще бы.

– Простите меня. Прости, Вальтер. И ты прости, Петер. – Штефан ласково потрепал кролика по макушке. До чего он докатился – просит прощения у плюшевой игрушки! – Я вовсе не собирался принижать твои писательские способности, кролик, – добавил он.

Вальтер смотрел на него. Ресницы его были влажными. Именно влажными, не мокрыми. Увидев это, Штефан едва не взвыл: не из-за слез, до которых почти довел братишку, а из-за того, как тот закалился в считаные недели.

– Прости меня, Вальт. Я правда не хотел говорить то, что сказал. Я становлюсь ворчливым, как старый Рольф, правда?

– Хуже, – ответил Вальтер.

– Действительно, хуже, – согласился Штефан и обратился к Зофи: – Марк Стивенс говорил, ходят слухи, будто лагерь хотят закрыть.

– Это твой приятель, маньяк Цвейга? – поинтересовалась Зофи, которая еще не справилась с обидой.

– Говорит девушка, которая выучила всего Шерлока Холмса наизусть.

Хотя это тоже было не совсем честно. Зофи ничего не заучивала так, как это обычно делают люди; она просто читала и запоминала, а потом воспроизводила наизусть. Такая у нее была память.

– Значит, нас всех разошлют по семьям?

– Скорее, переселят в студенческие общежития. Или в школы, – ответил Штефан.

До конца марта, так сказал Марк, – довольно точная дата для пустых сплетен. Сегодня было уже двенадцатое. Штефан сомневался, что теперь им с Вальтером удастся попасть в одну школу, и не исключено, что они проводят вместе последний выходной.

– Я бы с удовольствием походила еще в школу, а ты? – спросила Зофи. – Может быть, потом я смогу поступить в Кембридж.

Марк говорил, что их разошлют по специальным еврейским школам, но ведь Зофия Хелена не еврейка, и на ее счет он ничего не знал.

– По-моему, девушек с детьми не берут в Кембридж, – сказал Штефан.

Это было обидно. Он не должен был так говорить. Он сразу это понял, увидев, как Зофи молча обвела в тетради последний написанный ею символ. Но у него не было выбора. Зофи отказывалась видеть, что думают о ней другие люди, возможные родители: они считают, что этот ребенок – ее, а может быть, и его тоже. Если бы не она, их давно бы уже взяли в семьи. Да и малышку уже кто-нибудь удочерил бы, но многих отпугивала мысль, которую одна дама высказала еще в день их приезда в Доверкорт: Иоганна – ребенок погибшей девицы. Не оступившейся, не совершившей ошибку, а именно погибшей, то есть ей уже никогда не стать такой, как прежде. Но «гибель» Зофи, как теперь ясно видел Штефан, состояла вовсе не в том, о чем думала та женщина. Да, Зофи погибла, как погиб он сам, как погиб его брат Вальтер, да и все дети в этом лагере, по той причине, что взрослый мир не оказал им поддержку в тех обстоятельствах, в которых они оказались, взрослый мир не сказал «нет» тому, что происходило с ними и их родителями.

Зофи отложила карандаш и чмокнула девочку в макушку.

– Ее мама знает мое имя, – прошептала она. – Как она найдет дочку потом, если я отдам ее в чужие руки?

Штефан сидел, уставившись на страницу. Слова расплывались у него перед глазами: он представлял себе, как их ищет мама.

– Интересно, а кролик Петер не устал еще читать? – спросил он, справившись с собой. – Может быть, я вам двоим почитаю?

Вальтер сразу протянул брату книгу и прильнул к нему так доверчиво, как будто ничего не было.

– Вальтер, до чего ты похож на маму! – Штефан обхватил братишку одной рукой, притянул его к себе и открыл книгу. – Прости меня, что ворчал на тебя. Мне и правда жаль.

Уже появлялись потенциальные родители. К ним устремилась изящная дама средних лет, с мужем. Точнее, дама шла прямиком к младенцу:

– Здравствуй, маленькая, как тебя зовут?

А ее муж заглянул в тетрадку Зофи:

– Можно посмотреть?

Уже одним этим он сразу понравился Штефану. Родители в большинстве своем полагали, что имеют полное право заглядывать через плечо хоть в тетрадь Зофи, хоть в тексты Штефана.

– Это так, для развлечения, – ответила Зофи, чей английский заметно улучшился за время, проведенное в лагере.

Мужчина слегка скептически (новое слово, которое Штефан недавно выучил на английском, и оно ему ужасно нравилось) заметил:

– Ты «для развлечения» занимаешься аксиомой выбора?

– Да! А вы ее знаете? – удивилась Зофи. – Конечно, она довольно противоречивая, но я просто не вижу, как иначе обойтись с бесконечными. А вы?

– Вообще-то, это не совсем моя сфера, – ответил мужчина. – Так сколько, говоришь, тебе лет?

– Вообще-то, я ничего не говорю, – ответила Зофи. – Потому что вы меня не спрашиваете. А если бы спросили, я бы сказала, что почти семнадцать.

– Посмотри, дорогая, – обратился мужчина к жене. – Ты только посмотри на это, – и показал на тетрадь Зофи.

Но жена его не слышала. В другом конце комнаты она разговаривала с кем-то из помощников-волонтеров. Вот она оглянулась на мужа, радостно улыбнулась и заспешила обратно.

Штефан видел, что Зофи следит за каждым ее движением, продолжая прижимать к себе Иоганну. Обычно в это время она уже отдавала малышку родителям. Девушка знала, что, раз подержав на руках эту малютку, ее нельзя не полюбить, а всякий, кто ее полюбит, уже не захочет с ней расстаться и возьмет к себе, в семью, в чем, собственно, и состояла главная их цель. Но теперь Зофи только крепче прижимала ребенка к себе. Ей очень хотелось самой попасть в эту семью, в дом этого человека, который говорил на одном с ней языке – на языке математики, – хотя это, как он сам объяснил, была не совсем его сфера. Штефан тут же пожалел, что не обладает знаниями этого человека. Пожалел, что никогда не мог говорить с Зофи обо всех этих закорючках, которыми она испещряет свои тетради. И зачем только он написал эту чертову пьесу, зачем ее спровоцировал?! А вдруг эта семья ее возьмет? Нет, он, конечно, хотел, чтобы это произошло, он желал этого Зофи. Но как же ему будет больно.