За два последних десятилетия XXI века индустрия по убийству акул достигла невероятного размаха. Ведь целебными считаются только хрящи. Их вырезают, бросая окровавленные туши гнить на берегу.

Похоронив сестру и маму, Дин Фесслер сделал смыслом своей жизни спасение акул от массовых убийств, не приносящих никому никакой пользы.

В своей борьбе Дин последователен. И в промежутках между спасательными экспедициями с Гринпис, цель которых поймать браконьеров за руку, Фесслер штудирует научные статьи в журналах 1980-х, пытаясь понять: кто начал истерику по поводу целебности хряща, кто ввел всех в заблуждение? В 2013-м в одной из букинистических лавок Нью-Йорка океанолога ждала удача – первое издание книги с броским заголовком: «Акулы не болеют раком». 1983 год. Мягкая обложка. «Когда я ее увидел, меня аж затрясло: вот она, та самая первая книга, на которую в той или иной форме ссылаются все «последователи», вот то, с чего всё началось! Авторы – вымышленные персонажи, хотя, если честно, я кое-кого из нашей группы 1979 года по исследованию резистентности акул к раку и подозреваю. Впрочем, дело не в этом, а в том, насколько лжива по своей сути эта книга. Вот заголовок: «Акулы не болеют раком». Этому же «революционному» аспекту посвящено и всё предисловие книги. Спустя всего несколько страниц авторы пишут: «Нам известно, что акулы иногда заболевают раком». То есть, чтобы совсем без рака, тут даже у акул не получается. Но броский заголовок делает продажи. Это такая приманка для людей, потерявших веру и живущих последней надеждой найти какое угодно лечение против рака. И их так легко обмануть», – говорит мой собеседник.

Дин Фесслер полагает целью своей жизни окончательно и бесповоротно в самых широких слоях населения развенчать миф об антираковых свойствах акульего хряща. Он даже нанял сыщика для поиска авторов той самой книги 1983 года и адвоката, чтобы с ними судиться. Однако индустрия броских, но необязательных утверждений за 30 лет ушла сильно дальше возможностей пожилого океанолога.

Вслед за бумом акульего хряща пробил час фекалий летучей мыши, то есть мумиё. Потом еще говорили о том, что лысые крысы, или голые землекопы, что живут в Кении, не болеют раком. А недавно в топы выбилась история о неподвластных раку белках. И ученым приходится на все эти вопросы отвечать. И на это тоже уходит время. В том числе и время, отведенное на мое интервью с профессором Андреем Гудковым. Гудков сердится и, как уставший учитель, повторяет ученику-тугодуму: «Катя, все-все виды животных, которые хорошо изучены, за одним исключением, болеют раком». «Что это за исключение такое?» – оживляюсь я. «Как ни удивительно, это родственник упомянутого вами голого землекопа – blind mole rat. Этого подземного грызуна изучали долго, он живет аж до 20 лет, и не только никогда не наблюдали самопроизвольно возникающих раков, но и не смогли вызвать рак канцерогенами. Недавно команда американских и израильских ученых (под предводительством нашей бывшей соотечественницы, профессора Веры Горбуновой из Рочестерского университета, США), в которую входил и я, опубликовала работу, которая, похоже, объяснила этот чудесный феномен совершенно необычным, никому больше не свойственным способом, каким эти звери избавляются от старых клеток. Это исключение, впрочем, не меняет общей картины, и не значит, что надо этих крысокротов поедать, чтобы жить дольше».

«То есть белка болеет раком?» – «Я сам никогда не видел белку с опухолью, но гарантирую, что с ней это случается. Другое дело, что белки не являются лабораторными животными, мы мало их изучали. Поэтому о частоте рака у белки логично спросить у зоологов. Но полевые зоологи обычно имеют дело с животными молодыми, поскольку в дикой природе редко кто доживает до старости, будучи подвержен разнообразным инфекциям и прочим опасностям. А посади белку в виварий, начни лечить антибиотиками, чтобы она прожила положенный ей природой и проявленной заботой ученых трехкратный возраст белки дикой, конечно, появятся у нее раки.

Так же и у людей. Вот почитайте, Катя, мировую художественную литературу. Ту, что до середины XX века. Есть ли там хоть слово о раке? Нет. Вот так конкретно: жил Иван Ильич и умер от рака – нет. (Профессор Гудков намекает на то, что считается, что Л. Н. Толстой в рассказе «Смерть Ивана Ильича» описывает именно смерть от рака, хотя прямо на этот диагноз автор не указывает. – К. Г.) Значит ли это, что раньше рака не было? Отвечаю: нет, не значит. Просто люди, как правило, не доживали до того возраста, когда рак становился главной болезнью, умирали от других болезней, несчастных случаев, войн, в конце концов. Мы проявили рак повышением качества жизни и тем, что очень здорово научились лечить всё остальное. Сейчас все говорят: чуть ли не эпидемия рака шагает по планете. А если посчитаешь внимательно, то всё совершенно не так. Действительно, появились и, наконец, были описаны редкие раки. Но это лишь значит, что, во-первых, принципиально улучшилась диагностика, а во-вторых, мы так хорошо научились лечить сердечно-сосудистые и инфекционные заболевания, что раки выходят в цивилизованных странах на первое место как причина смертности.

Потому что люди перестали с такой частотой умирать от инфаркта, который в наше время простая и понятная в своей причинно-следственной связи болезнь. Лечение сердечно-сосудистых заболеваний – это ремонт сломанного или засоренного водопровода. А рак – возникновение новой формы жизни. Его лечение нам еще только предстоит изобрести. Мы его ждем, мы по нему тоскуем, мы нервничаем от того, что оно не появляется так быстро, как нам бы хотелось. И мы еще больше нервничаем, зная, сколько страдающих ежедневно людей ждут от нас этого великолепного озарения».

Пожалуй, это был самый эмоциональный момент интервью с профессором Андреем Гудковым. Ясно, что попытки недалеких пациентов ухватиться за любую, пусть даже сомнительную соломинку, намекающую на возможность моментального спасения от рака, настоящие ученые воспринимают как претензию в свой адрес: ну почему так долго, ну что же вы там копаетесь? Необходимые науке десятилетия на разработку, исследования и клинические испытания возможного спасительного средства, связанные с этим ожидания и провалы, обычные, боящиеся рака или уже болеющие им люди, как правило, списывают на нарочные промедления и даже заговор. Выдержка и долготерпение ученых обыкновенным пациентам кажутся невероятными. Как будто ученые эти и их близкие сами не болеют раком или не понимают: спасительное лекарство нужно здесь и сейчас. Ну нет даже десяти лет в запасе у обыкновенного человека. Иногда и десяти дней нет.

Профессор Гудков, конечно, такие упреки впрямую слышит нечасто. Но как тонкий человек чувствует их. И как настоящий пассионарный ученый переживает: «Наше нынешнее состояние с лечением рака напоминает состояние с лечением инфекционных болезней в доантибиотиковую эру: туберкулез, сифилис, чума, холера – всё это казалось неизлечимым, а потом вдруг – раз, и нашлись антибиотики. И эта иллюзорная легкость, с которой человечеству достались антибиотики, нас избаловала. Хотя, безусловно, случилось великое дело, которое поддерживает нас в вере в то, что и против рака может быть изобретено нечто действенное и универсальное. Это сродни знанию, что твой сосед выиграл в лотерею. То, что это в принципе возможно, греет. Каждый ученый – игрок. Если бы мы не были игроками, то мы бы давно уже опустили руки. Ведь если работать по Павлову или по Дарвину и убедиться, что это лекарство не работает, другое – провалилось, третье вообще приносит вред, можно сказать, что поиск лекарства от рака – это не занятие для нормального человека. Я лучше буду ботинки чистить: в конце концов, это результат, видный каждый день. А тут бьешься годами, и у тебя сплошные провалы. Вот потому психологически долго в науке выдерживают только люди, которые остались детьми, они умеют верить даже тогда, когда поводы верить практически исчерпаны. Чем отличается ребенок от взрослого? У взрослого мир закончен. Ребенок каждую секунду готов к тому и даже знает, что мир поменяется, не просто может поменяться – должен! Для ученых такой, способный многократно и кардинально меняться мир, – наука. Так мы и живем».