– Давай большой, – посоветовал Сашка.

– Большой – так большой, – пробормотал Семеныч. – Все, тихо. Слушаем… – и он нажал кнопочку.

Запись шла ни одним целым монологом, а постоянно прерывалась, но каждый раз, когда диктофон включали вновь, говорящий обязательно указывал дату записи и время. Иногда это были лишь секундные отрывки, словно человек куда-то торопился, иногда голос звучал по несколько минут. Иногда пробелы между записями составляли час или около того, а иногда – неделю или даже две. Но – это было самая удивительная история, что когда-либо слышал Данил. И он, несмотря на прошедшие годы, сразу же узнал этот ироничный, слегка насмешливый голос. Сомнений больше не было – это и впрямь говорил Хребет.

«Одиннадцатое июня две тысячи двадцать седьмого года. Двадцать один час три минуты.

Все, я внутри. Проводили до самой калитки, но дальше уписались, – Хребет тихонько захихикал. – Навели пацаны шороху… Байку рассказали – ими поверили. Ладно, поглядим, что тут да как… Пылищи, конечно – о-го-го! Ковром! А вот следов вообще нет, хотя должны бы остаться. Получается – пацанята и сами тут не были? Побоялись в дом с приведениями входить, напридумывали… – он вновь хихикнул. – Гро-о-о-зные сталкеры…»

«Двадцать один час двадцать девять минут.

Осмотрелся в холле. Хм… В принципе – все, как и говорили, – голос Хребта был слегка, самую малость, растерян. – Четыре двери, пятая – аркой. Одна закрыта наглухо. Радиации – ноль! Интересный феномен! И вода в фонтанчике есть, хотя откуда течет – не ясно. Так что же получается – все ж заходили они сюда? Но… как же пыль?.. Ковром лежит, нетронута… Правда – в окнах ничего такого сверхъестественного. Пыльные грязные окошки.»

«Двадцать один час тридцать девять минут.

Видел во дворе наркологии выродка…»

«Двадцать два часа тридцать минут.

Обошел первый этаж. В окнах и впрямь темно – но так и время уже позднее. Пусто, тихо. На втором этаже, кстати, тоже тишина. Собственно, я и не сомневался. С фонарем плохо, лучше осмотрюсь завтра…»

«Двадцать два часа пятьдесят семь минут.

Обосновался в раздевалке на первом этаже. Переночую, осмотрюсь немного – и назад. Лютый ждет. С патронами. Да и пацанов надо по носу щелкнуть. От горшка два вершка, а строят из себя…»

«Двенадцатое июня. Девятнадцать часов двадцать семь минут.

Не понимаю, что творится! – голос Нибумова дрожал, и в нем явственно слышались панические нотки. – Ночь прошла спокойно, спал, как убитый. Утром проснулся, поел. Оделся, пошел к выходу… шел минут пять – бесполезно! До двери – четыре метра, а я словно на месте стою! Попытался выбраться через окна – во всех, кроме окна гардеробной – серая муть, хотя времени уже часов семь утра! В окне гардеробной – все тот же выродок в наркологии! Пробовал разбить – тянется! На второй этаж тоже подняться не смог! Все, как они и говорили…»

«Тринадцатое июня. Двадцать два часа три минуты.

Хода нет, – теперь, сутки спустя, Хребет говорил это совершенно спокойно, констатируя факт. – Весь день провел на первом этаже. Еще раз тщательно осмотрел все окна. Ручки есть – но не одно не открывается. Бился над каждым, наверное, по полчаса – бесполезно. Разбить – не поддаются: либо тянутся, либо твердые. Жидких окон пока не видел, но уже сейчас нет сомнений, что ребята не врали… На второй этаж так и не попал – та же история, что и с выходом. Словно бесконечный эскалатор навстречу. Я, конечно, человек упертый… Шел наверх часа два – остался там же, где и стоял. У подножья. Что-то это мне напоминает из прошлой жизни…»

Здесь Данил, слушая запись, грустно усмехнулся. Нибумов всегда и все воспринимал критично. Иногда это бесило – но он, видимо, был настоящим ученым и на веру не принимал ничего, пока не удостоверялся в этом сам. Но – ладно бы, не верил молча, вежливо. Так нет – обязательно стебаться начнет… Что ж… вот и поплатился за свое ослиное упрямство…

«Семнадцатое июня. Шестнадцать часов четырнадцать минут.

Свойства пространства времени не изучены. Чем больше ответов – тем больше вопросов. Голова кругом… О, если бы мне сюда мои лабораторные приборы! – голос Хребта был полон отчаяния. – Та дверь, что по рассказам пацанов вела из холла на чердак, – теперь ведет на второй этаж! Вошел в нее, хотел вернуться обратно – но через нее же попал на чердак! Как это может быть – просто не укладывается!..»

«Девятнадцатое июня. Двадцать один час пятьдесят семь минут.

С самого утра бродил по подвалу. Кретин! Думал, что поступил умнее пацанов – привязал к перилам веревку, чтобы без помех выбраться по ней назад, – Хребет захихикал безумным смехом. – Этот день стоил мне пряди седых волос… Идиот… Там все то же – тьма! Пошел вперед – исчез свет в дверном проеме. Испугался… Развернулся, пошел по веревке назад… Прошел метров триста – впустую! Веревка тянется, и нет ей конца и края! Развернулся, опять пошел вперед… потом побежал… не помню… кажется я все время бежал… Потерял веревку… Паника, черная паника! Застилает разум, стучит по мозгам! Тьма лезет прямо на свет фонаря, вяжет его, как живая!.. Никак не отойду от этого кошмара… Вышел я только к вечеру и вышел не на второй этаж, как пацаны, а в ту же дверь, куда и вошел… Пространство закольцовано!.»

«Двадцать третье июня. Шестнадцать часов тридцать одна минута.

Голова пухнет от мыслей! Я не могу систематизировать свои наблюдения! Все, что вижу, – пишу в тетрадь или на диктофон, – но этого мало, катастрофически мало! Мозг не в состоянии осмыслить все сразу и провести аналогии, параллели! Мне сюда хотя бы простейший ноутбук!..»

«Двадцать пятое июня. Ноль часов три минуты.

Хорошо, что у меня есть диктофон и запасные батарейки. Без него, чую – заплутал бы во времени. Такое чувство, что я здесь уже годы, хотя цифры на табло упрямо это отрицают…»

«Двадцать девятое июня. Семь часов три минуты.

Запасы консервов и воды тают на глазах. Знал бы – взял гораздо больше! Но вода в фонтане абсолютно нормальна, пробовал. Хоть от жажды не подохну…»

«Второе юля. Ноль часов ноль минут.

Время здесь воспринимается совсем по-другому. Не удивлюсь, если это так и по времени Убежища я торчу здесь уже лет десять!.. И, думается, что здесь оно может течь не только вперед, но и назад…»

«Ноль часов семь минут.

Но стекла… вот от чего берет оторопь!.. Надо установить закономерность… Тетрадь толстая, пишу убористо – надеюсь, хватит…»

«Девятое июля. Девятнадцать часов тридцать девять минут.

За это время, что я тут нахожусь, вид ел я очень много. Стекла – хотя теперь уже понятно, что это и не стекла вовсе – показывают что попало и с любыми интервалами. Большую часть времени в них стоит либо мрак, либо серая мглистая муть. Но иногда они словно приоткрывают завесу и показывают кусочек другого мира… Или – нашего, но только отстоящего по времени. Словом… кажется, я видел шестидесятые годы. По крайней мере, старые “Волги” ГАЗ-21 были в ходу именно тогда. Видел совсем другую местность, не ту, что лежит вокруг детского сада… Видел вообще черт знает что – лимонное небо и дождь, падающий снизу вверх! Видел горящие ледяным светом мелкие точки звезд, словно окно распахнулось посреди космоса… а однажды – это, кажется, было дня четыре назад – в течение трех часов в среднем окне первого этажа горел огромный голубой шар посреди космоса! И если это было солнце – то явно не наше… У меня башка трещит от гипотез и догадок! И что странно… иногда стекло твердое, иногда тянется, а иногда – как вода. Все это что-то значит – вот только что?!..»