Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чем картинки вешать, – послышался высокий, резкий голос Пал Палыча, – лучше бы вонь ликвидировали!
– Какую вонь? – не понял Демин.
– У двери. Как входишь – шибает, аж с ног валит. Что у вас там, покойники захоронены?
Демин повесил на стену «Богатырей», глянул – ровно ли, и пошел к двери. Нюхнув раз-другой, он ничего не почуял. А несло там нестерпимо, каким-то спертым, душным, ядовитым, опасным для жизни смрадом. Густой, как патока, он не распространялся по комнате, а стоял стенкой возле двери; таким образом, пронизав невеликую толщу, ты оказывался в обычном запахе избяной боковухи: дерева, заоконной дождевой сырости и устоявшейся легкой прели. Словом, незачем было заводиться. Но Пал Палыча бес обуял.
Журналист сказал мягко:
– Там, правда, пованивает. Ничего страшного нет. Может, крыса сдохла?
– Нету у нас крыс, – еще более озадачился Демин и позвал мать.
Старуха быстро приковыляла – любила быть полезной. Понюхав, где указали, она тоже не расчуяла вони. Крестьянские носы, привыкшие к крепким запахам хлева, свиного закута, насеста, навоза, не обладали городской чувствительностью.
– Да нюхните хорошенько! – закричал Пал Палыч, вскочив с кровати.
Он подбежал к ним и со свистом втянул воздух своим хрящеватым носом.
– О, ужас!.. О, смерть!..
– Правда, Миш, вроде несет маленько, – неуверенно сказала мать.
– Маленько!.. – передразнил Пал Палыч. – Ничего себе маленько!.. Конец света!.. Гибель Помпеи!..
И странно: Демину казалось, что все это уже было когда-то: и возмущение Пал Палыча, и тяжелая растерянность окружающих – экое наваждение, прости Господи!.. Он открыл холодильник, заглянул в него, выдвинул нижний ящик, откуда накануне взяли телячью голову и голяшки для холодца. Сегодня этот холодец в тарелках, блюдах, тазах стоял по всему дому.
– Надо так думать, – глубокомысленно изрек Демин, – что головка протухла.
Журналист почувствовал позыв к рвоте, за завтраком он на пару с Пал Палычем опустошил глубокую тарелку холодца.
– Чепуха! – авторитетно сказал Пал Палыч. – Зачем на теленка грешить? Студень свежий.
– Свежий? – обрадовался Демин, любивший холодец. – Я еще не пробовал.
– Свежайший! – Пал Палыч нагнулся и стал хлопать дверцами старого фанерного буфета. Мелькали пачки с печеньем, шоколадные наборы, банки с вареньем и джемом, упаковки сыра «Виола», банки маринованных огурцов.
– Богато живете! – вскользь одобрил Пал Палыч. Он открыл очередную дверцу, и оттуда вырвался ликующе Великий джинн смрада, некая правонь, от которой пошло в мире всякое смердение и тухлота.
Пал Палыч держал на мочальной веревке связку вяленой рыбы, то ли плотиц, то ли красноперок.
– Вот она, душечка!
Демин взял связку, понюхал, небрезгливо помял рыбешку.
– Она же вяленая… – проговорил неуверенно.
– Плохо провялил, брат! – ликовал Пал Палыч. – Стухла твоя плотва.
– Это не моя, Сенечка наловил, – поправил Демин.
– Выброси ее в сортир, – распорядился Пал Палыч.
– Нельзя, – сказал Демин, наконец-то учуяв воньцу, – туда куры подлазят.
– Закопай в саду!
– Собачонка может открыть.
– Скорми кошке, – посоветовал журналист.
– Нешто она ее возьмет? Балованная!..
– Да выбросьте вы ее к черту! – взревел Пал Палыч. – К чему столько болтовни?
– Как же так? – скривился Демин. – Значит, пропали Сенечкины труды?
Журналист с любопытством посмотрел на Демина сильное до грубости, обветренное лицо, сталь зубов в улыбке, плечи гиревика, ручищи лопатами. И надо же, какая деликатность, какая тонкая бережность к чужой душе!
– Я их на терраске новой повешу, – сообразил Демин.
– Там Адольф трудится, – напомнила мать.
– А ему водкой и табаком все обоняние отшибло. Он намедни чуть ацетону не хватил.
– Ну и неси туда! – распорядился Пал Палыч. – Хватит тут вонять.
Пристроив связку рыбок так, чтобы Сенечка мог увидеть и сам распорядиться ее дальнейшей участью, Демин отправился за грузовиком.
До реки он дошел легко по обкошенной луговине. Завяз лишь возле ключа, там и в сушь было потное место, на которое каждую весну прилетала пара чибисов. Провалился глубоко, – хорошо сообразил натянуть до отказа болотные сапоги, а вот выдернуть кол из тына забыл, за что и поплатился – насилу вылез, извалявшись в грязи. К реке по скосу он съехал на подошвах, растопырив для равновесия руки. Здесь помылся и проверил вершу, затопленную на излуке под старыми ветлами. Верша оказалась пустой – отчего-то сорвало клеенчатую завязку на горловине. Он пристроил завязку на место и утопил вершу. Потом отломил сухой толстый сук березы и по скользким мосткам, помогая себе суком-шестом, перебрался на другую сторону. Мимо молокозавода, кисло воняющего выплеснутыми в грязь пробами, он поднялся к деревенской площади, где располагались клуб и магазин.
Оба здания были отрезаны от большой земли огромными лужами в грязевых топких берегах. Но к магазину был сделан подход из кирпичей и досок, нечто вроде лавы, клуб же напрасно соблазнял дубасовцев объявлениями о новом художественном фильме и вечере танцев под фонограмму «Голубых гитар» – к нему можно было пробраться разве что на ходулях. Демин двинулся по окружности площади, прижимаясь к плетням, под ними земля была прочной. При этом он не упускал из вида магазин, куда то и дело заходили люди, но назад почему-то не выходили, словно поселялись там. В витринах за рекламными пирамидами «Завтрака туриста» и новой рыбки «минтай» творилось шевеление цветных пятен, но игра красок не обернулась чертами продавщицы Лизы, с которой Демин дружил. А хотелось хоть в промельке увидеть ее горячие крепкие скулы.
Самая грязная грязь начиналась за околицей, и, хотя до машинного двора было рукой подать, Демин потратил немало времени на одоление последних метров. Это ж надо, чтобы главная опора сегодняшней деревни – трактор стал ее злейшим врагом. Лошадь так не умучивали в старое время, как сейчас трактор. На нем не только пашут, боронуют, убирают, возят грузы, навоз, силос, сенаж, доставляют людей в поле и с поля, но ездят на рыбалку, в гости к знакомым, на любовное свидание, на прогулку. Трактором изжеваны все деревенские дороги, улицы и площади. Исчезла прелесть тихой зеленой сельской улицы с телком или козленком на привязи, разморенными жарой добродушными псами, с курами, гусям и пушистыми их выводками – от плетня до плетня во всю ширину – непросыхающая, непролазная грязь, чудовищные колдобины, рытвины с водой, одно слово – мерзость. Попробуй пройтись с гармошкой на вечерке, попробуй найти сухую, твердую площадку для пляски, даже