– Так что лучше мне не поднимать бучу, да? Можешь сообщить эдур, что я не подавал официальной жалобы. А раз лачуга почти догорела, и холод пробирает до костей, и огонь уже не будет распространяться… – Эрбат хлопнул старосту по плечу – тот чуть не рухнул на колени – и шагнул мимо. – Ну-ка, расступитесь – вдруг я заразный всеми болезнями, что вы сваливали в мою тележку?

Путь перед Эрбатом быстро расчистился. И он пошел себе дальше.

Врагера могли ожидать неприятности – в конце концов, ни к чему привлекать внимание эдур, – но ничего особо страшного. Обмоченная дверь не будет стоить дурачку жизни. Эдур же пусть едут, куда они там ехали…

А теперь-то что? Лошади на дороге, всадники. Еле слышно ворча, Старый Дед Эрбат отошел к обочине и остановился.

Еще один отряд. На этот раз летери.

Передовая всадница, офицер, придержала лошадь, заметив старика, и подъехала рысью поближе.

– Эй, почтенный, там что, впереди, деревня?

– Деревня, – ответил Эрбат, – хотя на комнату в гостинице целая очередь.

– Это почему?

– Там остановились на ночь какие-то эдур.

Офицер натянула поводья, дав знак остальным остановиться. Повернувшись в седле, она оглядела старика из-под края стального шлема.

– Тисте эдур?

– Точно, они самые.

– И что они там делают?

Не успел он ответить, как какой-то солдат сказал:

– Атри-преда, впереди что-то горит – свет видно, и гарью пахнет.

– Это мой дом, – ответил Эрбат. – Несчастный случай. Дальше огонь наверняка не пойдет. И совершенно не касается, – добавил он, – этих эдур. Они просто мимо проезжают.

Атри-преда вполголоса выругалась.

– Тартенал, да?

– По большей части.

– Не знаете, где мы могли бы устроить ночлег? Поблизости, но в стороне от дороги.

Эрбат прищурился:

– В стороне? Чтобы никто не тревожил, ага?

Она кивнула.

Эрбат поскреб колючую щетину на выдающейся челюсти.

– Дальше, шагах в сорока, вправо от дороги уходит тропа. Через чащу, потом через фруктовый сад, а дальше заброшенная ферма. На сарае крыша пока цела, хотя вряд ли совсем не протекает. Там и колодец есть – вам пригодится.

– Так близко и сарай никто не занял и не ободрал?

Эрбат улыбнулся:

– Скоро доберутся. Ферма-то с подветренной стороны от моего дома.

– Ну так что?

Эрбат улыбнулся еще шире:

– Местный колорит ускользает от пришлых. Неважно. Сегодня ночью вы будете нюхать только горький дым, он и клопов отгонит.

Офицер обдумала его слова; потом лошадь мотнула головой, и всадница снова подобрала поводья:

– Спасибо, тартенал. Безопасного путешествия.

– И вам, атри-преда.

Отряд двинулся дальше. Эрбат, стоя на обочине, проводил воинов взглядом.

Безопасного мне путешествия? Да, наверное, безопасного. На дороге нет ничего, с чем я не смог бы справиться.

Трясусь я из-за конечного пункта – коленки стукаются друг о дружку, как два черепа в мешке.

Лежа на животе у люка на крыше, он глядел вниз. В нижней комнате был настоящий зверинец, хотя и по-домашнему уютный. Серьезно, есть художники, которые охотно заплатят за такую сцену. Там бродили десять кур, то и дело с криком выскакивая из-под неуклюжих ног Ублалы Панга. Академик Джанат, сидя спиной к стене, катала в ладонях куриный пух, или как там это называется, прежде чем запихнуть его в джутовый мешок, который в дальнейшем должен был послужить подушкой – воистину, если академик чего-то о чем-то не знает, так того и знать не стоит. Хотя закрадывалась нотка опасения, что Бугг исцелил разум академика не на все сто. И был еще сам Бугг, сгорбившийся у очага и когтистой куриной лапой помешивающий куриный суп в дымящем котелке – эта подробность, как отметил Тегол, придавала всей сцене жутковатый смысл. Как и немелодичное мычание верного слуги.

Что и говорить, в доме теперь вдоволь еды. Пару недель назад на берегу канала нашли громадную рыбу-капабара, да и бывшие несушки уходили в небытие беспощадно, как урчание живота. Или две-три. Вернее, четыре – если считать, что у Ублалы Панга желудок только один, что вовсе не обязательно. Возможно, Селуш знает точно – ведь она обряжала много тел. В конце концов, у тартеналов больше органов, чем у людей. Жаль, что это не распространяется на мозги.

И все же невыразимая грусть одолевала Ублалу Панга. То ли любовь, то ли страх любви. Полукровка жил в мире печали, что, учитывая обстоятельства, было довольно странно. Его несомненное достоинство между ног привлекало множество поклонниц; в горящих женских глазах мелькали жадность, алчность, злобная конкуренция – короче, все черты, присущие духовенству. Тем не менее страдалец Ублала хотел, чтобы любили его самого.

И это превращало его в полного идиота.

– Ублала, – позвал Бугг, нависший над котелком с супом, – сделай милость, погляди наверх, проверь, принадлежат ли эти крохотные глазки, изучающие нас, моему хозяину. И если так, будь добр пригласить его к ужину.

Высоченный Ублала, подняв лицо к Теголу, оказался на расстоянии вытянутой руки. Улыбнувшись и потрепав великана по голове, Тегол сказал:

– Мой друг, если можно, сделай шаг от того, что здесь служит лестницей – а учитывая вялые попытки моего слуги произвести ремонт, это описание я употребляю намеренно, – чтобы я мог спуститься в манере, достойной моего положения.

– Чего?

– Уйди с дороги, олух!

Вжав голову в плечи и пятясь, Ублала заворчал:

– Ну чего он такой несчастный? – Он ткнул большим пальцем в сторону Тегола. – Миру скоро конец, а его это волнует? Нет. Не волнует. Его. Конец света. Да?

Тегол развернулся, чтобы нащупать ступней верхнюю ступеньку лестницы.

– Сладкоречивый Ублала Панг, ну как нам угнаться за потоком твоих мыслей? Я безнадежен. – Он свесился с края люка и начал елозить ногами.

Заговорил Бугг:

– С учетом вида, который вы нам предоставляете, хозяин, безнадежность – подходящее слово. Лучше отвернитесь, Джанат.

– Уже поздно, – ответила она.

– Я живу в окружении вуайеристов! – Тегол нащупал-таки ступеньку одной ногой и начал спускаться.

– А я думал, они – куры, – сказал Ублала.

Пронзительный птичий крик закончился хрустом.

– Ой!

Бугг вспылил:

– Проклятие, Панг! Сам будешь ее есть! Всю целиком! И готовить сам!

– Она первая мне под ноги сунулась! Если бы ты построил больше комнат, Бугг, такого не случилось бы.