Некоторые из мертвецов одеты в черную форму избранного отряда Готшалька. Я узнаю одно из тел: это слепая девушка, которая вывела меня тогда из этой комнаты. Это было всего несколько ночей назад, но кажется, что прошли века.

Мы ожидали, что нам придется сражаться. Что придется даже умереть, в попытке восстановить справедливость.

Но такого мы не ожидали.

Тело мертвой девушки расчленено хитрым образом. Не хватает доброй части бедер и ягодиц. Кто-то освежевал ее, выбирая куски получше, как это делают со скотом. Вырезка, так это называлось в мясных лавках.

— Мы должны остановить его, — шепчет Диоп. — Даже если это будет последним, что мы сделаем в жизни. Этот человек — Зло.

Дюран кивает:

— Я согласен. Кто-то должен покончить с этим психом.

Он делает знак Венцелю, все еще шокированному этой сценой. Сержант кивает. Он и его начальник осторожно входят в коридор, который ведет к двери кабины. Это последнее место, где мог бы прятаться Готшальк. Я и Диоп движемся следом за ними.

В конце черного коридора вдруг вспыхивает яркий свет. Мы ускоряем шаг.

По кабине гуляет ветер. Стекла выбиты. Воздух снаружи свободно заходит в кабину. Пол покрыт снегом.

Венцель поднимается по лестнице, которая ведет к месту водителя.

— Калибан здесь, капитан.

— Живой?

— Мертвый. Убит ударом в затылок. Приборы управления разбиты. Похоже, поработали дубинкой.

Дюран качает головой:

— Где же он мог спрятаться?

Потом он смотрит на крышу. Там люк, который ведет на площадку наблюдения.

Капитан делает знак Венцелю подниматься по лестнице. Сам он следует за ним.

Они открывают люк и выходят в грохот бури.

Когда несколько минут спустя они спускаются, у них мрачный вид.

— Ничего. Он исчез.

— При таком ветре мы никогда не найдем следов, — говорит Диоп.

— Я знаю. Подумаем об этом позже. А сейчас поищем сами знаете что.

Прежде чем я мог бы спросить, что это — «сами знаете что», — трое швейцарских гвардейцев начинают рыться в куче барахла, которое наполняет кабину.

В конце концов сержант Венцель привлекает внимание остальных.

— Смотрите сюда, капитан!

Приближаюсь и я тоже.

Металлический сундук, который Готшальк утащил из гаража снегохода. Загадочный сундук, потеря которого очень беспокоила Дюрана. Он кажется невредимым и до сих пор обернут зеленой тканью.

В первый раз за эти пять дней губы капитана искривляет улыбка. Он произносит только одно слово: «Хорошо».

Я смотрю на него в изумлении.

Хорошо?

Как можно использовать подобное слово после всего того, что случилось? Мы разбиты вдребезги, а он улыбается?

— Теперь нам нужно найти код активации, — говорит Дюран. Он и его люди снова принимаются за поиски.

Внезапно Диоп издает звериный вопль. Он поднимает кверху, как трофей, маленький чемоданчик.

Я узнаю его. Я его уже видел. Это тот чемодан, который человек в невероятном комбинезоне с двустволкой передал Дюрану рядом со станцией Ферми, в квартале EUR.

— Открой его, — приказывает капитан.

Диоп долго возится с замком. В конце концов достает нож.

Чемодан открывается одним щелчком.

Дюран наклоняется над ним, изучая содержимое.

— Они здесь. Коды невредимы. Мы можем завершить нашу миссию, — удовлетворенно заключает он и поворачивается ко мне спиной.

Я хочу спросить, что все это значит? О какой миссии он говорит? Но в спину мне вдруг упирается дуло пистолета.

— Осторожно, святой отец. Положите на землю свой автомат.

Голос сержанта Венцеля звучит как всегда вежливо, но твердо.

Я подчиняюсь и поднимаю руки.

— Закрой его в одной из комнаток там, сзади, Поли. Мы им займемся позже.

Затем капитан Дюран поворачивается ко мне.

— Кажется, что хотя бы один из нас двоих сможет закончить свою миссию. К сожалению, они не тождественны друг другу. Усыпи его, Поли.

Я то вхожу в состояние сна, то выхожу из него.

Прежде чем закрыть меня в этой каморке, меня заставили проглотить какие-то таблетки. А потом Диоп сделал мне укол в руку.

После этого я потерял сознание и проснулся уже здесь.

Должно быть, прошло несколько дней, потому что чувствую я себя ужасно.

А еще у меня эти видения.

На стене какие-то знаки. Я не могу их разглядеть, потому что вокруг кромешная тьма. Я не могу почувствовать их на ощупь, потому что мои руки парализованы и не двигаются. Но я ощущаю, что они здесь. Не знаю, как. Каким-то непонятным чувством.

По этим знакам я могу прочитать историю человека, который спал в этой комнате.

Я проникаю в его мысли.

— Холод, холод, холод.

Голод.

В последней деревне ничего не выло.

Так сказал Пророк.

Мы должны затянуть пояса.

Путешествовать налегке.

Потяни за нитку.

Она длинная.

Елена взяла короткую.

Они увозят ее.

Сегодня мы поужинаем.

Я отдаляю свой мозг от стены, от красноты этих воспоминаний, которые загрязняют его.

Я не знаю, сколько времени я уже здесь.

Я больше не чувствую себя плохо.

Я не знаю, что было в этих таблетках, но я больше не чувствую себя плохо.

А может быть, дело в инъекции.

Но что-то со мной произошло, я чувствую себя так, будто плаваю в воде.

— Это тело и кровь Христовы, — голос Готшалька перекрывает голос того человека, который жил в этой комнате. Маслянистый голос. — Возьмите и ешьте все.

— Не слушай.

Кристальный женский голос.

Он проникает сквозь красную дымку знаков, рассеивая их, точно луч света.

Как будто в мозгу открылся коридор.

Как в том старом фильме «Библия», когда Моисей при помощи чуда раздвигает воды Красного моря.

Тьма разделяется, и в этом коридоре, который становится все шире, возникает фигура, которая движется ко мне издалека.