Сверившись с массивными часами, рокотавшими в углу, Лендер прикинул, что расторопный утренний курьер уже забрал из ящика его репортаж о гонках в Нэнте, отнес в редакцию, и если редактор с ним еще не ознакомился, то как раз сейчас он должен этим заниматься.

Если все хорошо, репортаж пойдет в журнал (а отчего бы ему не пойти?), то… как быстро об этом станет известно историку? Как быстро это учтет машина? И учитывает ли она такие детали жизни? Информированность историков, система получения ими информации и принципы работы загадочной машины — Карты Судьбы, были тайной. О, некоторые горячие головы договаривались до того, что машина эта–де получает сведения от самого ангела судьбы каждого клиента.

Раздался вкрадчивый шелест механизма, отдаленный рокот и близкое стрекотание шестеренок, и картина значков на Карте Судьбы переменилась.

И башенные часы, по какому–то изумительному совпадению, ухнули филином и грянули литаврами, отбивая час.

Историк долго смотрел на Карту Судьбы. И сочинитель смотрел. Но если первый что–то в виденном понимал, читая карту, словно книгу, то второй лишь тщился сменить в своей душе тревогу на надежду.

— Казус, — с каким–то невнятным смешком заметил Сигваррд Оканн Барбатос Улле, — как я и предполагал, создается интереснейший прецедент!

— И чем это мне грозит?

— Не спрашивайте.

— Почему?

— Ответа нет. Слишком общий вопрос. К историку с таким не обращаются.

— И все же…

— Ваши доводы убедили не столько меня, сколько Карту Судьбы. Мы составим частное приложение к рисковому договору, без пересмотра рисковых выплат. Тень хорошей рисковой истории антаера Кантора ложится на вашу рисковую историю и компенсирует вероятность рисков повышением безопасности. Это самое примитивное объяснение казуса, которое я могу дать. — Историк развел руками.

— Уф! — Лендер почувствовал, что на миг умер, но родился заново.

— В действительности картина смутна и сложна. Всё очень неопределенно… Однако вам этого знать не нужно. — Сигваррд Оканн Барбатос Улле и сам как будто испытал облегчение или торжество, которые неясны были сочинителю.

Так или иначе, в глазах историка засверкали какие–то веселые искорки.

— Однако машина все еще показывает перемену участи, — сказал он, — и об этом я обязан вам сообщить.

— Ну что же может сделаться со мной? — опешил сочинитель. — Не стану ли я антаером под влиянием достойного Кантора?

— Едва ли, — рассмеялся историк, — вы крепко держитесь своего пути. Но ведомо ли вам, что мы называем переменой участи?

— Только в самом поверхностном смысле…

— Так вот, это момент, за которым ваша судьба не читается. До тех пор пока этого не случится, пока вы не встанете перед важным выбором и пока не сделаете этот выбор, ни я, ни Карта Судьбы, ни друид–прорицатель, никто, даже сам ангел судьбы не могут знать, что с вами станется после этого момента. И о том, по долгу моей службы, я должен вас уведомить.

— И что мне делать?

— Не мне вас учить. Что можно сделать? Следует жить, достойно, бдительно и старательно… Да будет сытен и светел путь достойного мужа, цель ясна и ноша посильна, и в спутниках его прибудет, а не убудет. Теперь же давайте покончим с формальностями.

* * *

Альтторр Кантор, по прозвищу Пешеход, остановил свой паромотор у парадного входа в «Нью Лонг Степ». На службу он обычно являлся пешком, по той простой причине, что жил поблизости. Ему не было смысла выводить со двора паромотор или брать наемный экипаж, чтобы добраться сюда, так что, возможно, именно из–за этого его так и прозвали. Впрочем, существовало не менее дюжины версий происхождения этого прозвища. Лишь некоторые из них не принадлежали самому Кантору.

Когда Кантор обзавелся собственным паромотором, словно подражая молодой аристократии, это прозвище приобрело и второй смысл, насмешливый. Действительно, паромотор чаще был для Кантора поводом проявить талант механика, нежели средством передвижения. Это еще одна из версий.

Сегодня он свое правило нарушил в силу некоторых причин.

Управление полиции в утренние часы мало отличается от любого другого учреждения. Здесь масса служащих, приступивших к работе либо еще только пришедших и занимающих рабочие места. Здесь еще нет задержанных, доставленных для допроса, и обилие людей в мундирах еще не так бросается в глаза, как через час после начала рабочего дня. Другое дело днем. Днем здесь полно номерных. В главном зале не протолкнуться, словно в торговых рядах. Позже хаос упорядочивается. Но Кантор прибыл как раз к тому времени, когда наступил самый напряженный период.

Дежурный полицейский–привратник приветствовал антаера и качнул массивный рычаг, раздвигающий высокие, с толстыми стеклами в прихотливых остроугольных переплетах дубовые двери.

Тяжелые створки бесшумно раздвинулись, пропуская Кантора в управление.

Миновав двери, Кантор перехватил свой зонт за середину трости и снял с него наконечник из восьминидловой гильзы. Дань привычке — не стучать латунным наконечником по плитам пола. Впрочем, сейчас здесь стоял многоголосый гомон, так что лишнего звука никто бы не заметил.

Номерной, заложив крутой вираж, промчался мимо. Он сделал попытку прямо на ходу вытянуться в приветственной стойке, но успел на бегу только, извиняясь, улыбнуться.

Кантор кивком приветствовал его.

Он шел привычным маршрутом, отвечая на приветственные жесты, через огромный сводчатый зал.

Ряды потемневших от времени бюро придавали главному залу сходство с читальней большой библиотеки. За этими бюро работали младшие сотрудники, как облаченные в форму с номерными погонами, так и одетые в партикулярное платье.

Слева и справа вдоль главного зала шли ряды кабинетов инспекторов и помощников детективов, отгороженные невысокими, словно бы временными, перегородками.

В дверях кабинетов — окошки, за которыми обычно происходят допросы подозреваемых или снятие показаний со свидетелей. В первом случае у дверей кабинетов обычно стоят номерные полицейские, которые сопровождают задержанных после допроса в здание суда или же в дом предварительного содержания под стражей, или домой, под домашний арест.

В конце главного зала — две лестницы, плавным изгибом обнимающие справа и слева ажурную ферму подъемников, своим индустриальным видом придававшую обстановке строгости.

Вообще, главный зал всем видом, деталями отделки, конструкцией и организацией пространства не только создавал удобства для работы полиции, но и олицетворял величие правосудия и неотвратимость наказания. Кантор, когда впервые очутился здесь, усмехнулся: частное управление полиции — не карающий орган, а просто предприятие, которое осуществляет дознавательскую, патрульную и охранную работу по заказу. Дескать, нескромность вводит в заблуждение.

На это он, тогда еще очень молодой человек, претендующий на должность помощника антаера, получил строгую отповедь от своего наставника. Тот заметил, что преступник, как правило, далек от суждения о таких тонкостях, но всякий подозреваемый должен почувствовать, что находится в стенах весьма солидной организации.