Герминия поцеловала сына в лоб и выплыла из комнаты.

Отец Кезона ненадолго задержался и постучал ногой по незакрепленным половицам.

– Не беспокойся, сынок. Мы найдем деньги, чтобы привести дом в порядок.

– Ты забываешь, отец, что у меня есть собственный доход. Клавдий платит мне весьма щедро.

– Я полагаю, что платит тебе государство. Цензор лишь назначает тебе жалованье.

– Конечно, отец. Может, тебе лучше поторопиться, а не то матушка рассердится.

Кезон остался один. Язвительные замечания его матери не поколебали его приподнятого настроения. Боги улыбались ему. Работа у Аппия Клавдия была более увлекательной, чем когда-либо. День свадьбы приближался. А подарок родича Квинта – свой дом в таком-то возрасте – не только удивил, но глубоко тронул его. Он вспомнил один из любимых афоризмов Клавдия и произнес его вслух: «Каждый человек – архитектор собственной судьбы».

Кезон посмотрел в окно на дальний акведук.

– Если это так, то я, похоже, и в самом деле прекрасный архитектор!

– Я уверен в этом, – произнес голос у него за спиной.

Кезон развернулся. Должно быть, его отец не закрыл дверь. Посередине комнаты стоял старик в поношенной тунике. Несколько мгновений Кезон таращился на него, потом наморщил лоб.

– Тит Потиций?

– Значит, ты не забыл меня.

– Боюсь, что так. Что тебе нужно?

– Тон у тебя очень грубый, молодой человек. Так не обращаются к старшим, особенно к старшему родственнику.

– О чем ты говоришь, старик?

Кезон расправил плечи и задрал подбородок, но ощущение у него было такое, будто он тонет.

– Нам с тобой есть о чем потолковать, Кезон.

– Мне так не кажется.

Потиций склонил голову набок и присмотрелся к нему.

– Сегодня ты не надел фасинум.

Кезон коснулся пустого места на груди.

– Я ношу его по особым случаям.

– Ты знаешь, откуда он взялся?

– Весталка Пинария подарила его…

– А раньше? Ты знаешь, откуда он взялся у нее?

– Нет. Но я знаю, что он очень древний.

– Это правда, древний, как сами Потиции.

– Ты о чем толкуешь, старик?

– Я старейшина всего рода Потициев, не только глава фамилии, но и хранитель традиций, семейной хроники и истории. Квинт выполняет такую же функцию у Фабиев – хранит обрывки пергамента и записи о том, кто на ком женился, как звали их отпрысков, кто чем занимался, когда и как. Наши семьи очень старые, и наши предки совершили множество дел – великих и малых, замечательных и ужасных. За всем не уследишь! Порой мне кажется, что было бы облегчением, если бы все мы обратились в прах, чтобы остальной мир забыл о нас и продолжал заниматься своими делами, как будто нас никогда и не было.

– Навряд ли Квинт Фабий придерживается того же мнения.

Потиций издал каркающий звук, который Кезон принял за смешок.

– Рискну предположить, что ты прав. Но представь, что он должен знать! Семейный хроникер в курсе всех тайн. Он знает то, о чем никто не должен говорить, – таинственные смерти, дети, рожденные вне брака, бастарды, прижитые от рабынь…

– Если тебе есть что сказать, говори!

– Ладно. Мы с тобой родственники, Кезон. Ты потомок Потициев.

Во рту у Кезона неожиданно пересохло.

– Откуда ты это знаешь?

– Во-первых, я могу сказать это, просто глядя на тебя. Ты походишь на моего родича Марка более, чем кто-либо. С этими глазами, подбородком и формой рта ты мог бы сойти за сына, брата или любого из моих родичей. Поначалу я решил было, что старина Марк оставил свое семя за пределами супружеской постели, но, начав расследовать этот вопрос, понял, что связь тут гораздо более сложная, гораздо дальше уходящая в прошлое. Сейчас, когда уходил твой отец, я пригляделся к нему. Он тоже имеет внешность Потиция, но его черты менее отчетливы. По какой-то лишь им ведомой причине боги решили, что фамильные черты должны в полной мере проявиться именно в тебе. Но внешность внешностью, а ключом к разгадке стал твой драгоценный фасинум. Я с трудом вспомнил, что где-то в старых семейных хрониках мне попадалось упоминание о крылатом фасинуме из золота. Его носил мой предок, тоже Тит, который жил во времена децемвиров. А вот после этого Тита крылатый золотой амулет вдруг исчез из семейной истории. Все бы ничего, его могли и потерять, однако предание гласит, что у Тита был внебрачный ребенок, который стал рабом. Как ты можешь себе представить, о таком говорят мало, однако рабы представляют собой собственность, а относительно всего, что является собственностью, римляне ведут столь же подробные записи, как и относительно своей родословной. Благодаря усердию, въедливости и толике догадливости я смог проследить линию потомков того незаконнорожденного ребенка вплоть до раба по имени Пеннат. Ты слышал о нем?

Кезон сглотнул твердый ком в горле:

– Именно раб по имени Пеннат и нашел моего деда среди руин, оставшихся после галлов.

– Так оно и было! Ты знаешь, что этот Пеннат несколько месяцев пробыл в осаде на вершине Капитолия, где находилась и весталка Пинария, которая каким-то образом стала владелицей золотого фасинума, и по причинам, так и не разъясненным, почувствовала необходимость передать этот предмет твоему деду, когда он достиг совершеннолетия? Теперь этот фасинум носишь ты, Кезон. И ты всем своим обликом вылитый Потиций. Теперь тебе понятно, как тут одно сходится с другим?

– Клевета! Инсинуация! Ты порочишь память благочестивой весталки! У тебя нет никаких доказательств!

– Боги знают правду о тебе, Кезон. А теперь знаешь и ты.

Кезон ощутил слабость, комната закачалась и поплыла вокруг него.

– Зачем ты мне все это рассказал?

– А разве не лучше знать правду?

– Нет!

– О чем ты говорил, глядя в окно? Что-то о том, что ты архитектор собственной судьбы? Как можешь ты воздвигнуть долговечный монумент добродетельной и плодотворной жизни, если не начнешь с прочного фундамента знаний о себе?

– Ты глупый старик, Тит Потиций! Мало того что ты и твоя впавшая в нищету семья растратили достояние, имевшееся у вас в древние времена, так ты еще и оскорбил богов, продав свое наследственное право на Ара Максима! Как смеешь ты являться ко мне с гнусными намеками на то, что мой дед был сыном весталки и раба!

Потиций вздохнул:

– Неладно обернулось. Я и в мыслях не держал оскорблять тебя. Не беспокойся, Кезон. Я буду молчать. То, что я обнаружил, предназначалось только для твоих ушей. Я не рассказывал об этом никому из моей семьи.

– Можешь кричать всю эту чушь с крыш домов, если посмеешь! Ты только сделаешь себя еще большим посмешищем, чем уже являешься.