«Десантник бежит сначала сколько может, а затем – сколько нужно…»

Точка.

Перестраиваясь, сбавляю скорость, чтобы совершить плавный разворот.

«Девчонка, на которой я собираюсь жениться…»

Беса лысого, Усманов!

Пока доезжаю домой, не то чтобы успокаиваюсь… Нет, умиротворения в моей душе и подавно нет.

Я, мать вашу, на тревоге от самых разных мыслей.

Меня по-прежнему, если не сильнее, задевает то, что Юния писала Святу. Меня, блядь, разрывает от их чертового «люблю». Меня колошматит из-за решения Ю не расставаться под шумок с инсультом Усманова-старшого. Меня, сука, разносит в щепки, когда я представляю, как Свят берет мою Ю за руку, а она при этом ему улыбается так же, как пару дней назад улыбалась мне.

Да, обижает. Да, злит. Да, болит.

Но я, блядь, не собираюсь психовать и срываться на какую-то нецелесообразную дичь.

Я, мать вашу, буду сражаться.

За свои чувства. За свои, сука, мечты. За свою Ю.

Иначе в чем смысл всех тех текстов, с которыми я себе и ей клятвы приносил?

Никто не обещал, что будет легко. Напротив, зная всю эту ебаную ситуацию, я понимал, на что иду.

Какого хрена сейчас равновесие потерял?

Плоть горит? Кости плавит? Сердце докрасна? Душа в чаде? Е-ба! Так сталь огнем и закаляется.

Бросая машину на подъездной дорожке, залетаю в дом.

– Ты откуда в таком виде? Шо это за коники[14]?! Ян! Зима на носу! – причитает мама, поймав меня в футбольной форме.

– Сейчас оденусь, ма, – бросаю на ходу.

– Сейчас! – акцентирует она. – И куда это ты так спешишь?

– Надо, ма. Не задерживай.

– Господи… – все, что выдыхает, пока взбегаю по лестнице на второй этаж.

Переодеваюсь я быстро, поэтому ни черта не удивляюсь, что мама дожидается в гостиной.

– Скажешь хоть, что случилось?

– Все нормально, – спешно обнимаю. – Не переживай.

– Не переживай… – повторяя с укором, треплет по волосам.

– Перекрести, – бормочу, отступая.

Ма, конечно, вся напрягается. На мгновение и дышать прекращает. Но просьбу мою исполняет.

– Пусть Бог тебя оберегает, – шепчет, осеняя крестным знаменем.

– И от меня.

Охая, прижимает ладонь к груди.

– И от тебя, сынок.

Киваю в знак признательности и выскакиваю на улицу.

Запрыгиваю в тачку, завожу мотор и, выруливая на дорогу, набираю Усманова.

– Слушаю, – выдыхает Свят после третьего гудка.

– Здоров! Как отец?

– Пока непонятно…

– Ясно, – роняю глухо. – Ты еще в больнице?

– Да.

– Я могу подъехать?

– Тут мама, Юния и ее родители, – извещает Усманов достаточно многозначительно. По тишине, которая сопровождает его голос, можно предположить, что прежде, чем принять мой вызов, он все-таки отошел от близких. – Решай сам.

– Еду, – выдаю без промедления.

– Ок. Скину в сообщении адрес клиники и предупрежу персонал.

Отключившись, медленно перевожу дыхание. Застывшая посреди экрана ава Ю при одном лишь взгляде вызывает волнение. Однако читать ее эсэмэски я еще не готов. Смахиваю, чтобы скрыть уведомления мессенджера, и на том все.

51

 Что теперь, Ян?..

© Юния Филатова

Свят, его мама, мои родители и я – мы все сидим в молчании. До тех самых пор, пока у дверей реанимационного отделения не появляется Ян Нечаев.

Никто из нас не знал, что он приедет. Мы все ошарашены. В разной степени, но все же… Этого не скрыть.

Принимая необычайно серьезный и чрезвычайно тяжелый взгляд Яна, ощущаю, как замирает сердце в груди. Никогда не считала себя великим знатоком по части понимания настроения и чувств других людей, но в глазах Нечаева под толщей негативно заряженных эмоций вижу ту самую силу, которой восхищаюсь, ту самую нежность, которой он меня покорил, и ту самую любовь, которую он ненавидит.

– Здравствуйте, – роняет Ян сухо, но вежливо.

И что вы думаете?

К моему полнейшему изумлению, никто на это приветствие не отзывается. Вместо этого происходит что-то странное и крайне неприятное – папа багровеет и, стиснув челюсти, сердито прищуривается, а мама Свята наклоняется к моей маме, и, что меня совершенно шокирует, прямо при Яне они вдвоем принимаются возмущенно шептаться.

– Какого черта ОН здесь делает?! – шипит Елизавета Антоновна.

– Бесчеловечная наглость, – комментирует моя мама.

– Стервятник! – заключает первая.

– Яблоко от яблони… – поддакивает вторая.

Все эти отвратительные слова произносятся тихо, но их слышно! И я более чем уверена, что не только мне.

Стыд, обида, злость… Задыхаюсь этими чувствами!

Хочется вскочить и… Боже мой… Повелеть им заткнуться!

Приходя в ужас от совершенно несвойственного мне и явно абсолютно недопустимого порыва, опускаю взгляд и отрывисто перевожу дыхание. Скользнув задрожавшими и вмиг вспотевшими ладонями себе под бедра, вцепляюсь кончиками пальцев в край мраморной лавки. Тело разбивает такая нервная волна, что, по-честному, охота драть ни в чем не повинный камень ногтями.

Тяжело сглатывая, периферийным взглядом наблюдаю за тем, как Свят поднимается и пожимает Яну руку.

А потом…

Едва парни уходят в другой конец коридора, Елизавета Антоновна и вовсе будто с катушек слетает.

– Это все они, – выплевывает с безумной ненавистью. – Все они! Гребаные Нечаевы! Ублюдочные твари! За свое ответить не могут… Нашли, на кого можно повесить… Сначала псов прислали! А следом и щенка своего! Потешаются, небось… – меня поражает не просто каждое сказанное слово… Каждый выданный Усмановой звук! Вскинув на нее взгляд, деревенею от шока. И при этом буквально физически ощущаю, как натягиваются все существующие в моем организме нервы. – Зря я Святу рассказывать не стала… – выдав какой-то жуткий смешок, прицыкивает языком. А потом вдруг разворачивается, находит парней взглядом и как завопит: – Свят!

Мама от неожиданности вздрагивает. Папа роняет стакан с водой, который только взял со столика, намереваясь подать Елизавете Антоновне, дабы успокоить.

Кипучий и стремительный, словно надвигающаяся штормовая волна, взгляд Яна. Пронзительный звон бьющегося стекла. Брызги ледяной воды по моим ногам. И я, вскрикивая, подскакиваю на ноги.

– Свят! Святик! – продолжает горланить Усманова, хотя тот уже летит к ней.

– Что, мама? Что? – опускаясь перед ней на корточки, заглядывает в глаза.

– Пусть… Пусть он уйдет… – зло нашептывает Елизавета Антоновна.

Яну плевать на ее слова. Пока все, включая Свята, моих ошеломленных родителей и услужливый персонал, пытаются ее успокоить, он подходит прямо