Простонав сквозь зубы от бессильной ярости, он увидел в ееглазах холодное торжество.

– Ну что ж… – произнес он зло. – Что ж… Мыотвезем вас в Париж, к королевским судьям…

– Вот как? – выгнула она бровь. – И в чем жевы, господа, намерены меня обвинить?

– Вы отравили столько людей…

– Да ну? – улыбнулась Констанция. – И у вас,конечно же, есть почтенные, внушающие доверие свидетели, самолично видевшие,как я кого-то травила? Нет, в самом деле? А вот мне отчего-то думается, чтотаких свидетелей у вас нет…

– Вы похитили Анну Винтер…

– Я? – ее взгляд был безмятежен. – А кто менятам видел?

– Вы держали ее под замком…

– Не я, а эти омерзительные монахини.

– Вы отравили ее…

– Кто это видел? Господа, вам следует хорошенькоподумать, прежде чем ставить меня перед судьями, иначе вы рискуете изряднооскандалиться и, чего доброго, сами окажетесь перед судом за клевету. –Она медленным движением достала спрятанный на груди свернутый в трубку листбумаги, уже знакомый д’Артаньяну. – Прочесть вам, что здесь написано, иливы помните и так?

– Помню, – глухо сказал д’Артаньян. – Еще какпомню…

– В таком случае, господа, вам следует убраться…

– Подождите! – вскричал д’Артаньян. – Естьеще двоеженство, граф все расскажет…

– Бог ты мой! – наигранно вздохнула она. –Прошло десять лет, кроме графа, не осталось ни одного свидетеля, все перемерли,и кто докажет теперь, что это не сам граф в приступе безумия выгнал меняоднажды из дома? У него бывали иногда приступы наследственного безумия, ничегоудивительного, что я боялась возвращаться и вынуждена была скитаться стольколет под чужим именем, опасаясь его мести…

– Замолчите, д’Артаньян, – произнес Рошфор глухо,отрешенно. – Вы уже должны понять выбранную ею тактику защиты…

– Разве эта тактика плоха? – живо воскликнулаКонстанция. – Ручаюсь, что при полном отсутствии свидетелей и с помощьюкоролевы мне удастся очиститься от любой напраслины, которую вам будет угоднона меня возвести…

– Есть еще суд божий, – тем же отрешенным голосомпроговорил Рошфор. – Вы о нем не подумали?

– Ну что же, уповайте на то, что он меня когда-нибудьпокарает. Посмотрим…

– Вы не поняли, Камилла, – сказал Рошфор, медленноприближаясь к ней. – Я говорю о суде божьем, который состоится здесь исейчас…

Резким, неожиданным движением он сорвал с ее пальца большойстаринный перстень и отступил назад. Осмотрев драгоценность, удовлетвореннокивнул:

– Ну да, конечно.. Запасы еще велики… Ви– дите?

Д’Артаньян кивнул. Под пальцами Рошфора, отыскавшимикрохотный шпенек, камень сдвинулся в сторону, и открылось углубление,заполненное мельчайшим зеленоватым порошком. Опасаясь дышать в ту сторону,чтобы яд не разлетелся по комнате, граф вернул камень на место. Сказал уве–ренно:

– Д’Артаньян, наблюдайте за ней, чтобы не сбежала,часом…

Он отошел к столу, где на подносе стоял нетронутый обед,заслоняя поднос спиной, недолго повозился там. Звякнуло стекло, забулькаловино. Потом стало тихо. Рошфор, опершись руками о столешницу, сосредоточеннождал чего-то. Наконец он обернулся, держа в обеих руках два бокала, до краев наполненныхпрозрачно-алым бургундским.

– Вот и наступил суд божий, сударыня, – сказал онневозмутимо. – Вы прекрасно знаете, что ваш яд растворяется в любойжидкости, не оставив видимого осадка или другого следа. В одном бокале –отравленное вино, в другом – обычное. Вам предоставляется полное право выбратьсебе один из них и выпить, не обязательно до конца, я не столь скрупулезен…

Она отпрянула, ее глаза расширились:

– Вы с ума сошли? Я не буду…

– Будете, – сказал Рошфор спокойно и даже чутьгрустно. Он поставил бокалы на стол, вынул из ножен шпагу и, вытянув руку, уперострие в ямочку под ключицей Констанции. Его рука нисколечко не дрожала. –Клянусь богом, клянусь всем, что для меня свято: если вы не станете пить, япроткну вас этой шпагой. У д’Артаньяна не поднимается на вас рука, а вот уменя, милая супруга, поднимется… Я ударю вас не в сердце, не рассчитывайте, янанесу вам пару-тройку ударов в живот. В таких случаях, поверьте многолетнемуучастнику дуэлей и битв, человек умирает далеко не сразу, а долго и мучительноот загнивания воспаленных кишок… Это не самая приятная смерть, уверяю вас…Поторопитесь. Я считаю про себя до десяти, потом начну колоть…

Они мерились взглядами так яростно и долго, что д’Артаньяну,наблюдавшему эту сцену с замиранием сердца, послышался даже лязг скрестившихсяклинков.

– Я досчитал до десяти, милая женушка, – произнесРошфор.

И отвел острие от лица Констанции, нацелив его ей в живот.Она быстро спросила:

– А если бог будет на моей стороне?

– Если вы осушите бокал и останетесь после этого живы,вы уйдете отсюда невозбранно, куда только пожелаете, – сказал Рошформедленно. – Клянусь дворянской честью, а эту клятву я не нарушу даже радивас. Итак?

– Отойдите в сторону, – сказала Констанция.

– Хорошо. Только не пытайтесь бежать.

– И не подумаю!

На ее лице играл отчаянный азарт, тот самый, что д’Артаньянстолько раз наблюдал за игорными столами, – азарт лихого и беззастенчивоголовца удачи, готового поставить на кон все, что угодно, вплоть до собственнойжизни…

– Ну что же, – сказала Констанция быстро, звонко,с запылавшими от волнения щеками, лихорадочно блестевшими глазами, невероятнокрасивая и пленительная в эту минуту. – В конце концов, выбор богат –пятьдесят на пятьдесят… Не поможет бог, поможет дьявол…

Ее рука почти не дрожала, когда она протянула ее к бокалам –двум прозрачным пузатым бокалам из прозрачного хрусталя, до краев наполненнымрубиновым, под цвет ее карбункула, бургундским. Какое-то время она колебалась,тонкие пальцы метались от бокала к бокалу, словно вспугнутые птицы.

– Будьте вы прокляты, оба! – резко вскрикнулаона. – И да поможет мне Сатана!

В следующий миг она схватила со стола правый бокал, поднеслаего к губам и выпила содержимое единым махом. Обернулась к ним – прямая, кактростинка, очаровательная, с разметавшимися волосами, блестевшими глазами,словно освещенными изнутри адским пламенем, принадлежавшая когда-то обоим этиммужчинам, порочная и прекрасная Камилла де Бейль, Констанция Бонасье, Катарина…

Невыразимая гримаса исказила ее лицо – и вот она уже падала,подламываясь в коленках, запрокидываясь назад, и д’Артаньян видел, как исчезалос ее лица что-то неуловимое, то, что и зовется жизнью, как, оставаясь столь жесиними и глубокими, гасли ее глаза, как ее затылок с глухим стуком ударился обпол, но ей было уже все равно, ей было не больно…