— Я так не думаю.

Тогда последовал следующий, вполне обоснованный вопрос:

— А что же мы собираемся делать в таком случае?

— Я не знаю, — сказал Саша, избегая смотреть ему в глаза.

И третий вопрос не заставил себя долго ждать:

— Может быть, все ждут, как решит дедушка? Или уж не ждем ли мы, случаем, водяного?

— Дедушка думает, — сказал Саша.

Петр едва слышно пробормотал свое мнение на это счет и полез в их пожитки, где отыскал водку, и сделал пару глотков в добрую меру, после чего он пришел к преходящему философскому заключению, что он был обречен, а всякий обреченный должен покоряться обстоятельствам, которые, без всякого сомнения, грозили всем, без исключения, смертью, и если в этих условиях никто не хотел попадать в новую беду, отправляясь в путешествие к лодке, то будь он проклят, если он хотел этого бессмысленного и изнурительного путешествия.

По крайней мере, с более практической точки зрения им следовало бы отдохнуть, поесть, перевязать натертые на ногах волдыри и ссадины к тому времени, когда можно было ожидать, что дедушка соизволит подумать о возвращении к лодке, а затем и к дому, чтобы переосмыслить все это до сумасшествия дикое предприятие.

А тем временем, Ивешка блуждала среди деревьев, дедушка читал свою книгу, и только один Бог знал, что могло следить за ними в этой чаще, пока солнце подошло к полудню, миновало его и стало клониться к закату.

Тем временем, он успел залатать штаны в тех местах, где они порвались на коленях, починил левый сапог и провел еще одну достаточно бессодержательную беседу с Сашей, которая не включала ничего более существенного, чем рассуждения о том, сколько именно воды должно быть добавлено к рыбе, которую они собирались тушить. После чего он почувствовал отвращение к самому себе, и был просто вынужден выпить еще и после ужина. Затем он уселся, опершись плечом на меч, и, придерживая его еще и ногой, с помощью точильного камня подправил и без того острое лезвие. Легкий звон закаленного металла, по крайней мере такая мысль пришла ему в голову, должен подсказать любому страшилищу, затаившемуся в темной чаще, окружавшей их костер, что здесь есть и сталь и соль, и в придачу человек с весьма не мягким характером.

Дедушка продолжал читать даже во время еды. Ивешка старалась держаться на самой границе освещенного костром пространства, чтобы по-прежнему ускользать от вопросов. Саша, тем временем, отставил в сторону оставшуюся после ужина посуду, и, счистив кору с суковатой палки, которую Петр подобрал, полагая, что из нее получился бы хороший ухват для горшка, если бы у них был хоть какой-нибудь горшок, и, казалось, был очень увлечен своим занятием, вырезая на нем хитросплетения линий и точек.

— Это что, медведь? — спросил Петр спустя некоторое время, когда ему показалось, что он угадывает знакомые очертания в возникавшем прямо перед ним резном узоре.

— Нет, — сказал Саша, даже не взглянув на него.

В таких случаях человек может и не испытывать склонности к разговору.

Тогда он бросил мрачный взгляд в сторону Ивешки, будто силясь понять, только он один находится в таком вывернутом наизнанку состоянии или весь окружающий мир тоже треснул по швам в этот вечер, не то, чтобы он хотел привлечь внимание Ивешки, хотя, Бог знает…

Ивешка, по крайней мере, казалось, проявляет внимание к нему.

Камень выпал из его руки. От неожиданности он порезал палец и быстро сунул его в рот, чуть вздрагивая при взгляде на мерцающее облако тумана, которое говорило ему, что она наблюдает за ним.

— Глубоко? — спросил Саша, имея в виду порез на его пальце. Тогда он взглянул на него. Порез был на внутренней стороне большого пальца все той же руки, которую ему укусил водяной и которую раздирал этот проклятый ворон.

— Нет, — угрюмо сказал он, потряхивая рукой в воздухе. — Что значит еще одна царапина?

— Позволь мне все же взглянуть на нее.

— Не стоит. — Он опять сунул палец в рот, затем вновь помахал им в воздухе и смочил порез водкой, не забыв о том, чтобы пропустить глоток и в свой желудок, а затем еще раз повторил последнюю операцию, бросая неприязненные взгляды в сторону Ууламетса.

— Старик, — наконец произнес он.

— Не мешай, — проворчал Ууламетс.

— Дедушка, — не унимался Петр, продолжая настаивать с показной воспитанностью, но Саша сделал ему знак, чтобы он прекратил беспокоить Ууламетса.

На основании этого можно было предположить, что Ууламетс добился определенных успехов, но глядя на него говорить об этом было трудно.

— Так что же все-таки мы собираемся делать? — спросил Петр. — Ведь ясно, что водяной обманул нас, дедушка, он врал с самого начала. Он говорил, что ты должен найти этого Кави…

— Замолчи, дурак!

Он с холодным выражением лица долго и внимательно разглядывал Ууламетса через плечо, размышляя над тем, что он сделал в Воджводе и что сейчас вызывало у него чувство стыда, если принять во внимание насколько больше им досадил этот старик. Бедный, старый Юришев, сам по себе, проткнул его мечом совершенно случайно, и Петр не испытывал к нему никакой злобы: разумеется, он никогда бы не поднял свой меч против старика, он даже не думал тогда об этом, потому что не был готов к насилию над тем, кто был едва ли не в три раза старше его…

До недавнего времени.

— Петр, — сказал Саша, осторожно тронув его за локоть, — не надо, прошу тебя, пожалуйста, не надо ссориться с ним. Он не хотел тебя обидеть, он просто думает.

— Хорошо, — сказал Петр. — Не волнуйся. — Он опустил кувшин и поставил его на место. — А почему бы нам и впрямь не поверить водяному? Ведь он клялся своим именем, верно? Мы немедленно отправляемся в этот лес за одним из его старых…

— Замолчи! — прикрикнул на него Ууламетс, и а когда Петр оглянулся в его сторону, добавил: — Он не мог врать. Это на него не похоже.

Должно быть, подумал Петр, волшебные силы продолжали свою работу вокруг них: он видел, что старик о чем-то говорит, видел, как поблескивает пот, выступивший от напряжения у него на лбу, но его голос доносился к Петру откуда-то издалека, словно заглушенный толщей воды.

— Мы находимся в большом затруднении, — сказал Ууламетс. — Ты слушаешь меня? Сейчас я пытаюсь просветить обстановку. Разумеется, что это ненадежно, ничто не говорит о надежности этого предприятия, но оно в большой мере связано с жизнью моей дочери. У нас нет другого выбора, по крайней мере у тебя, Петр Ильич. Мне сдается, что я немного задолжал тебе…

— Немного! — воскликнул Петр.

—… и верну этот долг, — резко бросил Ууламетс, — вместе с твоей жизнью, если, конечно, мне удастся спасти ее! Но жизнь моей дочери является тем краеугольным камнем, который может спасти любого из нас. Ты знаешь всех, кто в этом замешан, и не следует произносить их имена в очередной раз. Не спрашивай о моих намерениях. Делай то, что я тебе говорю, и не поддавайся безрассудным порывам, которые могут плохо кончится для тебя: я не могу представить себе, насколько ты восприимчив к вещам из волшебного мира, и я не знаю, как еще можно предупредить тебя об опасности. Ты слишком труднодоступная, но в то же время и весьма уязвимая мишень для этих сил. Поэтому ты должен делать то, что мы говорим тебе, потому что твое собственное мнение о происходящем не заслуживает никакого доверия. Ты понимаешь меня? Ты понимаешь меня, Петр Ильич?