Услада с Милавой, охая, поднялись. На счастье отделались ушибами, и кони, на первый погляд, тоже были в порядке. Их свалили растянутым вервием, натянутым на тропе. По ошибке их остановили, а может, охотились не разбирая — было не ясно. Колот, пробежав взглядом по полю, упёрся глазами в огромного роста мужика, что стоял, опираясь на рогатину и внимательно разглядывал Лапу. Мужик был худощав, но широк в плечах и, видимо, был очень силён. С печенегами уже кончали и начинали собираться вокруг него, спрашивали, что и как делать. Один парень указал на Колота:

— Гляньте-ко, бабы справные да и броня неплохая на ём! Может, и его тож?

Парень был из тех, что в бою прячутся за спинами сильных, подстрекая их, а потом добивают поверженное тело. Колот положил руку на гарду меча: победа им достанется дорого. Заметив движение Лапы, великан усмехнулся и сказал парню:

— Так сходи!

Стоявшие рядом заржали, парень, смутившись, отступил на шаг. Мужиков собиралось всё больше, сваливали в кучу взятые доспехи, оружие, кое-кто ловил по лесу разбежавшихся коней. Главарь тяжело двигал челюстью туда-сюда, будто раздумывая, что делать с Колотом и его бабами. Какой-то окольчуженный ражий мужик, растолкав стоявших у него на дороге лапотников, подошёл к главарю:

— Слышь, Хряк, — обратился, — оставь кметя в покое. Добычи взяли и так немало. Тем более свои русские. Отпусти его.

И голос, и сам воин был до боли знакомым. Колот всматривался, но не мог разглядеть лица, скрытого наглазниками шелома и застёгнутой бармицей. Зубило! Он, не он? Как он здесь? Куда подался, когда у них вышла та котора с Бабурой? Зубило тоже узнал Лапу и старался не поворачиваться в его сторону. Колот вовремя сообразил, что окликать сейчас старого товарища не след. Главарь повернул к воину крупную голову, оскалился:

— Княжьи холопы, что ли, свои для тебя? Печенеги, как у себя дома, ходят, а они животами прирастают! Может, захочешь с ним уйти из ватаги?

Воин молчал. Вот каков стал Зубило, под зброднями ходил и сам был зброднем. Слушал нового воеводу лапотного, опустив очи долу. Натешившись своим превосходством, Хряк великодушно разрешил:

— Ладно, княжий пёс, ступай своей дорогой. Не звери мы какие тоже! Но больше мне не попадайся — не пощажу!

Колот скрипнул зубами: на княжеской земле ему, кметю, указывает холоп, волею случайной нити Мокоши ставший зброднем. Лапа едва подавил желание броситься на всю эту свору и показать, что значит сражаться с настоящим воином, не раз бывавшим на ратях. Нельзя, баб своих довести нать! Не отводя глаз от збродней — мало ли, стрелу в спину пустят — коротко приказал жёнкам:

— По коням!

До места скакали ещё без малого два часа, в сгустившихся сумерках выбирая дорогу едва ли не на ощупь. Как оказалось, рабочий конь охромел, ушибив при падении передние ноги, и Колот пересадил к себе в седло Милаву. В Вышгороде, оставив жену со своячницей у соратника, Колот отправился ночевать в дружинную избу. Едва занялось утро, его разбудил ратный из стражи. Чумной со сна, Лапа выхлебал чару холодного загустелого сбитня, пал на коня, у ворот едва с него не свалившись — забыл как следует затянуть подпругу.

За окоёмом поднимался оплавленный диск солнца, разгоняя утренний туман. Утренняя прохлада унимала зуд: с самого Переяславца всё недосуг было сходить в баню, и давеча вышгородские кмети шарахались от его духа. Отдохнувший за ночь конь нёс легко, вспахивая копытами дорожную пыль. Менее чем через два часа Колот въехал в Киев. В предградье, у родной дружинной избы творилась суета: ратные торочили коней, беззлобно ругаясь, распределяли сулицы и тулы со стрелами. Колот остоялся, соображая, открыл рот, чтобы спросить, но его уже окликнул Доброга. Подойдя, обнял за плечи спешившегося Лапу. Колот отстранился, удивившись нежданной радости всегда сурового сотенного.

— Жрал сегодня? — спросил Доброга и потащил ничего не понимающего Колота на поварню. Там, пока Лапа обжигаясь и с удовольствием уплетал горячее хлебово, рассказывал:

— Вятшие снем собирали вчера, не знаю, что тамо князю наговорили, но вышел злой, как тур, которого железом прижгли, боялись к нему на поприще подходить, не то убьёт сгоряча ненароком. Тут сказка появилась, что рать печенежская, то ли шесть, то ли восемь сотен, ополонившись, уходит в степь, так он и ухватился. С другими-то мир Претич заключил, а этих бить можно. Хватились: дружина вся в разгоне, собирать времени нет, так повелел, кого найдём, утром сегодня конно и оружно в поход выступить. Так что, Колот, рад я тебе, как родному. Заводных коней табун пригнали, бери хоть двух.

Все замыслы рухнули, приехал отпрашиваться, а попал в поход. Своим в Вышгороде весть бы дать, но тут же Колот отбросил мысль: сами узнают. Вспомнился брат с племянником, люди мирные, зла не делавшие никому, ведь беззащитных рубили и добро, нажитое годами, из терема вытаскивали. Горе на Отенину семью обрушилось в полной мере, хорошо, хоть не видел брат, как жену насиловали. И вдруг вспомнил Колот её лицо, когда лежала под печенегом, видел тогда, но из-за ярости не взял в толк и сейчас понял, что до сих пор бродит слепым невытравленным зверем та ярость и будет бродить, пока он не отомстит. А старики сколь дён в лесу просидели — ещё посидят. Облизав ложку, посмотрел горячим взором готового к драке зверя в единственный глаз сотенного:

— Так скорее же надо выступать, не то не поспеем печенегов спровадить!

Святослав в суконном вотоле, наброшенном на простую холщовую рубаху, объезжал строй собравшейся дружины. В памяти свежи были суровые лица вятших, что, отбросив всякую почтительность, швыряли ему в лицо обвинения в оставлении родной земли. «Чужой земли ищешь, а своя в раззоре лежит». Спросить бы их, почему рати не собрали вовремя, почему Претич поспешил мир заключить, но знал князь не понаслышке, как им тут пришлось. Потому молчал, заходясь алым румянцем, ярея, сжимал и разжимал кулаки. Провалиться бы на время под землю, потом возникнуть и начать жить вновь. Но удел княжеский таков — за всё в ответе: за нахождения ратные, за благо народа, за мор, гуляющий по земле. Мать слегла, не выдержав напряжения тех дней, он не был ещё у неё —- стыдно было, не снёс бы молчаливого укора глаз: «Я же говорила тебе!» Вместо нее распоряжался теперь Ярополк, кого от даней освобождал, кому телка, кому лес в княжеских угодьях — нахождение многих разорило и удоволить надо всех.

Где-то толково не мог распорядиться, так помогали бояре. Всё шло мимо Святослава, не спрашивали его совета, не приходили с грамотами и в течение одного дня он уже почувствовал себя здесь действительно чужим и никчемным, как некогда в детстве, когда Ольга ещё была полна сил. И о том отряде Святослав узнал случайно, когда сын при нём готовил грамоту к купеческому братству о выкупе полона, пока захваченных русичей не угнали в степь и не распродали где-нибудь в Корсуне.

— Грамоте ходу не давай! — наказал Святослав Ярополку. — Пока возможно ратной силой полон отбить.