Из Киева я проехал в Каменец-Подольск, уже недалеко от австрийской границы. Кстати, мне надо было проверить здесь, как действует наш контрабандный транспорт литературы из-за границы. Юг чувствовался здесь еще сильнее, чем в Киеве, белые дома с толстыми каменными стенами ярко освещены и как будто прогреты горячим солнцем, на улицах стоит безмятежная, ленивая тишина – казалось, город спал под летним зноем. В середине города сохранились остатки старинной крепости с полуобвалившимися стенами и заросшим травой валом. Все это было очень мало похоже на ту среднюю Россию, к которой я привык.

Здесь уже были не только евреи и украинцы, но также много черноволосых и темнокожих молдаван и румын. На каждом шагу чувствовалось, что рядом, за границей, начинается какой-то совсем другой мир – Австрия. Под мостом шумела неглубокая, но очень беспокойная речка. Весь этот угол России имел свою историю и свое прошлое. И крестьянская работа нашей партии здесь значительно отличалась от работы на Киевщине среди крестьян – здесь, в Подольской губернии, она шла больше среди поденных рабочих в помещичьих имениях, батраков – была наполовину рабочей, наполовину крестьянской.

Большое внимание партии приходилось также уделять работе среди ремесленников, которыми были полны маленькие города и местечки Подольской губернии. Пришлось мне побывать также в небольшом городе Могилеве-Подольском. В нем жизнь тоже была очень своеобразна. Маленькие дома, лавочки, в которых продавали всякую мелочь, здесь же различные ремесленные заведения. От всего веяло стариной и какой-то наивностью – это была еще старая и глухая русская провинция, чуть ли не похожая еще на провинцию Гоголя. Наивностью и простотой веяло ото всего – от одежды прохожих, от внешнего вида домов, от вывесок.

Помню одну из таких вывесок, вызвавшую во мне смех. Она гласила: «Портной специально брюк»… Но и в этом, как будто всеми забытом и глухом городе начала пробиваться новая жизнь. Как и в каждом провинциальном городе, в нем была главная улица, пересекавшая его в длину. И вечерами на этой улице начиналось гуляние – главным образом, конечно, молодежи.

По молчаливому соглашению отдельные участки этой улицы были заняты каждый какой-нибудь одной из существовавших тогда в Могилеве-Подольском политических организаций – Бундом, социал-демократами или социалистами-революционерами. Каждая организация ограничивалась прогулками только в своем участке. У каждой была как бы своя «биржа» – они так и назывались: «биржа бундистов», «биржа эсдеков», «биржа эсеров».

Каждый, у кого было какое-нибудь дело к одной из этих организаций, легко находил нужных ему людей – это заменяло то, что у нас, на севере, называлось явками, то есть конспиративными квартирами, на которых революционная организация принимала всех, являвшихся к ней по делу, всех приезжавших в этот город. Здесь, в Могилеве-Подольском, все это носило примитивный и наивный характер.

В маленьком городе все хорошо знали друг друга – не только его семейное положение, род занятий, но и образ мыслей: всем было известно, что молодой Давид Рабинович был бундистом, старший сын раввина Кагана был меньшевиком социал-демократом, а его младший сын, горячий 18-летний Гриша, – убежденным социалистом-революционером и пламенным проповедником террора.

Думаю, что хорошо все это знала и местная полиция, которая легко бы могла, в случае надобности, переловить всех местных революционеров на их «биржах». Иногда она это и делала – в городе происходили периодические облавы и аресты. Но тогда было такое время, что революционеры размножались с быстротой грибов после летнего дождя: пронесутся аресты, а глядишь – через несколько недель все «биржи» уже опять на своих привычных местах, только лица переменились. В этом тоже было немало наивного, но немало и идеализма!

Из Могилева-Подольского, куда, между прочим, я ездил специально за паспортами, так как там была возможность получить несколько пустых паспортных книжек и несколько десятков чистых паспортных бланков (книжки действительны либо на пять лет, либо были бессрочными, бланки – сроком только на один год), это было очень ценное приобретение для нужд партии – я проехал без остановок в Полтаву. Здесь я был опять в центре Украины.

Полтава – прелестный тихий городок, весь утонувший в зелени садов. Здесь почти при каждом доме – сад, огромное большинство этих садов фруктовые. Почти все дома в городе одноэтажные. Некоторые улицы походили не на улицы города, а на бульвары, сплошь обсаженные деревьями, – проходить по ним приходилось под густым зеленым сводом. Некоторые дома прямо прятались в густой зелени, многие из них были вымазаны снаружи белой известью (некоторые были глиняными), с веселыми зелеными ставнями. Это придавало всему городу очень живописный вид.

Вдоль улиц шли по большей части деревянные тротуары, а некоторые из улиц не были даже мощеными, и на них толстым слоем лежала бархатная пыль. В дождь, вероятно, тут было жутко – пыль должна была превращаться в грязь, а лужи, вероятно, походили на ту «удивительную» лужу в городе Миргороде, которая, по словам Гоголя, занимала почти всю площадь города и которой любовались когда-то Иван Иванович Перерепенко и Иван Никифорович Довгочхун…

Вообще вся Полтава скорее походила на фруктовый сад, чем на город. Но это все же был сравнительно большой город (губернский!), со своей жизнью, со своей интеллигенцией, своими газетами. Здесь жил Владимир Короленко… В Полтаве была сильная партийная организация, работавшая больше в губернии, среди крестьян. Рабочих в городе было мало. Жизнь тут была тихая, немножко – по-южному – ленивая и живописная. Вероятно, вкусно и хорошо ели, много и сладко спали. Но молодежь – обоего пола – была и здесь настроена очень идеалистически и горячо рвалась к революционной работе. Позднее из Полтавы вышло немало социалистов-революционеров. Из Полтавы была, между прочим, Дора Бриллиант, работавшая в Боевой организации и участвовавшая в подготовительных работах по покушению на Плеве (15 июля 1904 года). Из Полтавы же был Алексей Покотилов.

Был конец июня – мне уже надо было торопиться в Чернигов, чтобы попасть на крестьянский съезд, куда меня звал Михаил Биценко.

По своему характеру Чернигов напоминал Полтаву – это тоже был город, утонувший во фруктовых садах и такой же живописный, тихий и ленивый. В нем, пожалуй, еще больше церквей и монастырей, которые придавали ему особую живописность. Он стоит на реке Десне, притоке Днепра, – отсюда можно спуститься на пароходе в Киев и дальше, в Кременчуг и