— Да, теперь припоминаю. Мисс Аллен пришла уже после того, как документ был подписан. Вид у нее был взволнованный и смущенный из-за того, что она опоздала. Она что-то держала в руке.

— Не припомните что?

— Это была шкатулка, которая потом оказалась в руке мертвого лорда Монтфорта.

Я ошалело уставился на него; мой ум усиленно работал. Шкатулка из красного дерева была у мисс Аллен. Если учесть, что шкатулку — я был в том убежден — смастерил Партридж, значит, в тот день мисс Аллен общалась с ним. Если так, почему она скрыла это от меня?

Я знал, что Уоллес сообщил очень важную подробность, но пока не мог толком осмыслить ее. Страх за Элис затмевал разум. Мне не терпелось увидеть ее, не терпелось убедиться, что она жива и здорова. Все остальное не имело значения. Я резко поднялся.

— Спасибо, сэр. Я выяснил все, что хотел. Вопросов больше нет.

Я повернулся к Фоули и попытался в последний раз воззвать к его благоразумию и милосердию:

— Умоляю вас, милорд, у нас осталось одно самое важное дело, и к нему нужно приступить немедленно. Если вы отказываетесь мне помочь, я буду действовать самостоятельно.

Фоули подался вперед.

— И что же это за дело, Хопсон?

— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю, милорд. Мы должны спешно ехать в Хорсхит. Дай бог, чтобы мисс Гудчайлд была вне опасности и чтобы у нас еще было время защитить ее. Иначе, боюсь, случится непоправимое, и виноваты в том будем мы с вами.

Ощущение обреченности, мучавшее меня все утро, в карете Фоули лишь усилилось. Мне казалось, я поражен какой-то страшной заразой, но болезнь еще только развивается, и неизвестно, сумею ли я побороть ее. Я сидел в напряжении, стискивая зубы, чтобы не дать волю своим чувствам. Мне хотелось кричать, бушевать, вопить на Фоули, дабы он услышал меня и понял, что показания Уоллеса не пошатнули моей уверенности в том, что Роберт Монтфорт — убийца или, по меньшей мере, каким-то образом причастен к гибели Партриджа, своего отца и мадам Тренти. Почему Фоули отказывается признать то, что столь же очевидно, как родинка на его щеке? Но главное, мне хотелось убедить его, что я не из глупой прихоти тревожусь за благополучие Элис. По дороге в Хорсхит мысли о ней ни на секунду не оставляли меня, но я не мог поделиться своими переживаниями с Фоули. Мой язык был скован страхом.

Правда, Фоули, казалось, и сам наконец почувствовал что-то, ибо щеки его порозовели, привычная невозмутимость покинула его, в движениях появилась неестественная импульсивность. Мы промчались мимо указателя на Лондон и приближались к повороту на селение Трампингтон, где на берегу реки Кем расположилась старая разлапистая мельница. Фоули взял из табакерки щепотку табака и внезапно обратился ко мне:

— Позвольте узнать, Хопсон, какие выводы вы сделали из утренних бесед?

Признаюсь, его неожиданный вопрос застал меня врасплох, ибо, как я уже говорил, мыслями я находился в Хорсхите, желая поскорее увидеть Элис и убедиться, что она жива. Я повернулся к нему и отвечал не раздумывая:

— Если б я собственными глазами не видел труп лорда Монтфорта, я решил бы, что он покончил с собой. В пользу этой версии говорят и состояние его здоровья, как показал аптекарь, и внезапные перемены в его финансовом положении, как показал господин Уоллес.

— Если бы он покончил с собой, считали бы вы меня виновным в его смерти?

Мне пришло в голову, что Фоули просто пытается отвлечь меня от тревожных мыслей. Однако его тактика дала свои плоды: он завладел моим вниманием. Я вспомнил, как он однажды намекал, что его гложет совесть. Вспомнил разговор с его женой, леди Фоули, накануне вечером. Она сказала, что, по мнению Фоули, семейство Монтфортов — сплошной гадюшник. Зачем же тогда устраивать весь этот фарс с раскаянием? Мне было неприятно, что он держит меня за глупца, и, вероятно, я выдал свою досаду резким тоном.

— В каком смысле? Его гибель — не самоубийство. В любом случае, почему вы-то должны винить себя? Из разговора с миледи я понял, что вы не очень-то его жаловали.

— Забудьте про мои отношения с ним; забудьте картину его гибели. Я говорю гипотетически. Вы верите в то, что сказал вам аптекарь? Что Монтфорт впал в меланхолию из-за крупного проигрыша и что я не должен был требовать от него уплаты долга?

— А вы сами верите?

Он на мгновение опустил глаза, потом, вскинув подбородок, отвернулся к окну, за которым как раз промелькнули высокие арки трампингтонской церкви.

— Человек может быть благообразен с виду, но испорчен в душе. Мне не жаль Монтфорта. Он сам был виноват в своих несчастьях. Но не думайте, будто я оставил бы себе его грязные деньги.

— А как бы вы с ними поступили? Фоули изогнул губы в загадочной улыбке.

— Использовал бы на то, чтобы возместить нанесенный им ущерб, — пробормотал он, обращаясь скорее к себе, чем ко мне.

— И все же он считал вас своим другом? Фоули презрительно фыркнул.

— Для Монтфорта не существовало такого понятия, как дружба. Он в каждом видел соперника. Окружал себя соседями равного с ним положения — из самомнения, а не потому, что эти люди были ему приятны. Ему нравилось щеголять своим богатством, молодой женой, библиотекой, коллекциями ценных вещей. Чужая зависть льстила его самолюбию. А на самом деле ему было плевать и на родных, и на друзей, и на свое имущество.

Несмотря на то что страх за Элис по-прежнему не покидал меня, я вдруг встрепенулся — словно чья-то невидимая рука схватила меня за ворот, заставляя смотреть на то, что я доселе отказывался замечать. До этой минуты Фоули представлялся мне олицетворением бесстрастности и самообладания, хотя при необходимости он не стеснялся опускаться до шантажа и коварных уловок. Я не забыл, как он угрозами привлек меня к участию в расследовании, как умышленно утаил от меня письмо Партриджа и заставил ассистировать Роберту Монтфорту.

Но, в общем и целом, он всегда был спокоен, как безмятежная гладь озера. Посему я немало удивился, когда он вдруг выказал мимолетное душевное волнение. Какие же чувства испытывал он к Монтфорту? Зависть? Желание отомстить за какую-то обиду? Я вспомнил, как он поднял меня на смех, когда я осмелился предположить, будто у него было веское основание желать смерти Монтфорту. Может, его насмешки ввели меня в заблуждение, и я пошел по неверному пути? Может, я ошибся, не уделив должного внимания истории их отношений?

— Когда вы познакомились с лордом Монтфортом, милорд?

— Мы были знакомы с юности. Разве я не говорил вам, что в молодости мы все вместе — Брадфилд, Монтфорт и я — путешествовали по Италии? Мадам Тренти была моей находкой, и какое-то время я даже думал, что люблю ее. Наша связь продолжалась, пока не вмешался Монтфорт. Он соблазнил ее — полагаю, не очень красиво, — а потом, как вам известно, бросил ее и забрал ребенка. В этих поступках — вся его сущность.

Я пожал плечами.