Президенту нечего было сказать, и он в который уже раз начинал нервничать. Только усталость от неподготовленных вопросов подавляла нарастающую нервность. У Президента уже не было сил шутить или иронизировать. Он просто старался поскорее перейти к другим вопросам, которые были бы для него удобны и приятны.

Вопрос сельского артельщика о ВТО несколько успокоил Президента. На этот счет ему не раз приходилось повторять выученные доводы о непременной защите сельхозпроизводителей. Селу, как считал Президент, он помогает очень много — и единым налогом, и кредитами, и поддержкой молодых семей 40 % скидкой на жилье, и квотами на ввоз продуктов питания. Президент не знал, что сельского хозяйства в его стране уже почти не существует. Он не знал, что вся помощь селу оседает в карманах чиновников, что резко упало поголовье скота, скатившись до уровня столетней давности. Он не знал, что спекулянты захватывают пашню и она годами стоит заросшей бурьяном. Он знал о селе не больше, чем сельский артельщик про ВТО.

Фермер спросил Президента, отчего у него молоко покупают по 8 рублей, а в магазине продают по 30? Что мог сказать Президент? Только то, что с этим надо бороться. Он пустился в объяснения о перекупщиках-монополистах, о местных властях, которые поддерживают монополистов, о «крышевании» тех, кто грабит производителя, о спекулятивных наценках. Президент все объяснил. Как и просили его. Он не понял, что все эти объяснения фермер мог бы и сам дать любому. Он не понял, что фермер сообщил о невозможности такой жизни, где производителю продовольствия приходится каждый день бороться за жизнь своего предприятия. Потому что Президент не любил ездить на село и думать о неразрешимой уже многие годы проблеме — как накормить народ. Да и сам народ Президент не любил. Особенно сельский — в грязных ватниках и заляпанных глиной сапогах. Село ему представлялось сплошной грязью. Президент любил на селе только одно — фотографироваться посреди пшеничного поля с колосками в руке.

Общение с военными никогда не доставляло Президенту удовольствия. Разве что с назначенными им генералами. Вот зачем этот полковник с помятым лицом не подыграл Президенту, который спутал марку баллистической ракеты, испытания которой как раз приурочили ко дню общения Президента с народом? Что ему стоило? Нет, надо стоять на своем! Все они такие — рапортуют навытяжку, жрут глазами начальство, а не уважают Верховного Главнокомандующего. Не говорят, но точно не уважают. Даже когда задают заученный вопрос о новой военной технике.

Президенту было бы приятно рассказать о новых истребителях, крейсерах и ракетах. Он привычно перечислил свои надежды на модернизацию. Но ему мешал этот ироничный взгляд уставшего полковника, его обветренное лицо — обветшалое, как и вся армия страны, идущей на дно вместе со своей армией. В этом лице не было ни подобострастия, ни надежды на уважение. В этом лице было какое-то тоскливое знание о том, что все надежды Президента можно назвать как угодно, но только не правдой. Никак это лицо не соответствовало тезису Президента об очень компактных, но очень эффективных вооруженных силах. Это пугало.

Майор из той же обветренной группы спросил, как за год службы (как раз прошло сокращения службы по призыву) можно подготовить солдата обращаться со сложной техникой? Президент сослался, что уменьшение срока службы необходимо, чтобы в хозяйстве сохранились рабочие руки. В порядке компенсации готовится некая программы допризывной подготовки, которая была убита давным-давно. Президент сам не мог понять, как же сокращать армию без такой программы? Но ему говорили: и так сойдет! Ведь армия не нужна, мы ни с кем не собираемся воевать! Вот полиция с дубинками и бронетехникой — нужна. Мало ли что! Случаи бывают разные. Да хоть в той же армии. Один танк может таких дел наделать! Что же до сложной техники, то есть контрактники, есть офицеры.

Президент не знал, что контрактники к сложной технике влечения не имеют. Зато имеют большое влечение к водке. Потому что настоящей службы нет, потому что контракт — блеф, потому что в армии больше нет воинского братства, а только оскорбления и грязь во всем — в быту, в языке, в отношениях людей. Президент не знал, что офицеры из армии бегут сотнями тысяч. Сколько приходит, столько и уходит, не завершив контракт. Потому что только от юношеской романтики можно одеть погоны. А служба оказывается такой мерзостью, таким надувательством, что романтика улетучивается мгновенно.

Президент говорил, что в «горячих точках» будут служить только профессионалы. Ему было некогда подумать, откуда они могут взяться. Кто их будет учить? Кто согласится за ничтожные деньги рисковать жизнью, не имея никаких иных стимулов служить и сражаться? Президент не хотел думать, что армии в его стране уже нет, что имеются только остатки, имитации, потешные полки. Он не мог вместить в сознание, что огромный организм армии может погибнуть от бескормицы, от воровства, от тупости начальства, от его собственного незнания и непонимания состояния дел.

Президент толком не смог ответить ни полковнику, ни майору. Он злился на себя и на них, но злоба тут же прошла, как только в камеру въехало лицо краснощекого лейтенанта, на котором не было признаков интеллекта и жизненного опыта. Вот хорошо, когда лейтенант, не вдаваясь в трудные проблемы, задает вопрос от имени футбольных болельщиков! Ему можно ответить легко, в светской манере. Спасибо лейтенанту, он понял своего Президента! Непременно будет генералом. Может быть, ему даже доверят чай разливать в обществе высших руководителей.

После тяжелых вопросов о селе и армии, режиссеры дали Президенту передышку — два записанных заранее вопроса по телефону. Один вопрос — о пробках в городах, другой про «проклятых американцев» в Ираке и Афганистане. Первый вопрос Президенту не понравился. Зачем чужие проблемы вываливать ему на голову? Пришлось отнести вопрос к московским властям. При этом Президент забыл, что в его стране не только Москва — большой город. Он просто не знал, есть ли пробки в других городах. Для него их не было и в Москве. Движение для кортежа перекрывали минут на 40, и Москва захлебывалась в выхлопных газах и хором проклинала власть. Этого Президент тоже не знал. У него в кабинете и в машине всегда работал кондиционер, и воздух был свеж как в лесу весной. Нерадивым водителям он напомнил о повышении штрафов за нарушение правил движения. Ему показалось, что такой ответ будет удачен. Президент не ошибся в одном. Его ответ в высшей степени удачным сочли работники Дорожно-постовой службы, которые таким образом получили кратное увеличение поступлений в их карманы. Но в стране водителей больше, чем милиционеров с жезлами регулировщиков. Водители были очень огорчены. Но это уже не касалось Президента, он этим не интересовался.

Афганские и иракские проблемы не трогали Президента. Там все как-то утихло. Важнее было сотрудничество с американцами. И президент между делом сообщил гражданам: «Россия все делает для того, чтобы поддержать те страны, которые предпринимают усилия по стабилизации ситуации в Афганистане. Мы разрешили транзит, это впервые в нашей истории, мы разрешили транзит для стран НАТО по своей территории, транзит военных грузов и персонала. Мы помогаем информацией». Тут Президент поддержал своего американского коллегу: «Я согласен с президентом Соединенных Штатов, я думаю, что он прав абсолютно, когда говорит о том, что выводить международный контингент из этой страны можно только после того, как само руководство Ирака будет в состоянии удерживать ситуацию в стабильном режиме». «Но вечно сохранять там оккупационный режим абсолютно недопустимо».