На этом суде, как и на рабочем, я отвечу на все обвинения и буду доказывать свою правоту.

Совесть моя спокойна».

Относительно «сотен газет» — литературное преувеличение. Речь идет от силы о десятке-другом публикаций. Пресса интересовалась Гапоном куда меньше, чем, к примеру, делом лейтенанта Шмидта или выборами в Думу.

Но то, что писалось, было злым и обидным. В «Биржевых ведомостях», например, «гапоновщину» обличал некто Феликс, помещавший свои инвективы подвалами, из номера в номер, а потом издавший их отдельной брошюрой. Другую брошюру — уже упоминавшуюся — издал человек по фамилии Никифоров. Обличения «честолюбца и авантюриста» с подозрительными связями в полиции перемежались однообразными сплетнями, которые левые и правые переписывали друг у друга: о совращенных приютских девицах и женщинах — заключенных пересыльной тюрьмы, о золоте, которое Гапон горстями швырял в Монте-Карло…

Вот, например, пара цитат из еще очень пристойной и сдержанной «антигапоновской» статьи этих дней — из «Петербургского листка» за 20 февраля (подпись «Искра»):

«… Гапон впервые разрушил в обществе общепринятую веру в чистоту побуждений русского революционера. Революционер не станет якшаться с охранным отделением, революционер не возьмет денег у агентов правительства, революционер, наконец, не запишется в число завсегдатаев рулетки и не станет афишировать свою популярность…

…Апостол революции постепенно превратился не то в провокатора, не то в политического дельца, сумевшего учесть в свою очередь политическое движение и политический капитал…

…Песня Георгия Гапона спета окончательно. История с тридцатью тысячами и установленная близость к охранному отделению подорвали его репутацию как политического деятеля».

Какая близость к охранному отделению? Ведь о торге с Рачковским никто, кроме Рутенберга, пока не знал, а о гапоновской «близости к охранному отделению» в 1903–1904 годах было известно всегда, и в дни гапоновской славы. И сам герой 9 января не делал из нее секрета. Но стоило Гапону покинуть лагерь революции — это прошлое сразу же поставили в строку.

А вот — образчик сатиры и юмора, из журнальчика «Зарницы» (1906. № 5) — парафраз знаменитой баллады Саути «Суд Божий над епископом» в переводе Жуковского:

Было «весной» это — стали, как дети,

Все мы о близком мечтать уже лете,

Но о вещах, что тревожили дух,

Было нельзя говорить еще вслух.

Лишь у Гатона, по милости чьей-то,

Люди не тихо шептались, как флейта,

А возвышали бестрепетно тон:

Был со связями епископ Гатон.

Речью коварною вызвал желанье

У бедняков он — идти на закланье…

Кровь пролилась, а виновник всех зол

Скрылся, сутану сменив на камзол.

День вспоминая, епископ кровавый

Думал: «Покрыл свое имя я славой.

Будут теперь на родной стороне

Веки веков вспоминать обо мне».

В край иноземный епископ умчался,

Там по игорным притонам шатался,

Сильно стал меркнуть его ореол…

Грустно Гатон вновь в отчизну пошел.

Здесь, получив неожиданным шансом

Прикосновенность к российским финансам,

Прежний вернуть свой решил он престиж.

Вновь ты, Гатона звезда, заблестишь!

Ах, если б было возможно, без риска б

Жизненный путь проходил свой епископ,

Но даже в лучшем из лучших миров

Жизнь есть не ряд беспрерывных пиров.

Снова толчется Гатон средь рабочих —

Верить ему есть довольно охочих…

Раз сообщил ему кто-то секрет,

Будто его живописный портрет

Будет в участке с почетом повешен.

Тем был епископ премного утешен.

«Для полицейских, столь близких мне, крыс,

Это, он молвил, приятный сюрприз!»

Кротким весельем лицо его дышит.

Вдруг он чудесную ведомость слышит:

«Крыс полицейских в округе не счесть —

Все они жаждут принесть тебе честь».

Вот собрались чина разного крысы,

Те безобразны, те стары и лысы,

Те франтовски, на гвардейскую стать.

Лоском отменным стараясь блистать,

Те побойчее смотрели, те кротче,

Все восклицали: Гатоне! Ты, отче,

Тайную власть восприял над людьми —

Наш поцелуй, в знак почтенья, прийми.

И на Гатона — как видно, не всуе —

Градом посыпались тут поцелуи,

Спереди, сзади, с боков, с высоты —

Что тут, епископ, почувствовал ты?

Слышались долго лишь чмоканья звуки,

Да простирались к епископу руки…

В братских объятьях задушен был он.

Так был наказан епископ Гатон.

Автор этого фельетонца — Жак-меланхолик (Яков Гибянский). Рядом — карикатура: художник пишет портрет Гапона за тюремной решеткой (что это значит?). На обороте — другая карикатура: Витте и Дурново припадают к стопам Гапона, одетого по-старому в рясу. Подпись: «Последняя надежда».

Но были и «прогапоновские» публикации. В первом номере журнала «Огни» за вождя «Собрания русских фабрично-заводских рабочих» заступался вновь сблизившийся с ним Стечькин. В «Петербургской газете» за 22 февраля появилась заметка «К письму Георгия Гапона». Некое «беспристрастное лицо» сообщило редакции, что «гапоновцы — беспартийные социалисты, не примыкающие ни к социал-демократам, ни к социалистам-революционерам, добивающиеся социальных реформ мирным путем», что «Петров был искренним другом и последователем Гапона», но потом «из внепартийного социалиста превратился в социал-демократа, мало того, начал вербовать гапоновцев в ряды социал-демократической партии, то есть увлекать рабочих от мирного завоевания улучшений своего быта на путь более рискованный и для рабочих, и для окружающих их». Гапон тоже объяснял поведение Петрова влиянием эсдеков, но сам Петров нигде об этом не пишет. 23 февраля в той же газете напечатана заметка Н. В-ва «У Г. Гапона». Журналист посетил Гапона в Териоках и убедился в том, что тот отнюдь не купается в роскоши. «Георгий Аполлонович, — писал корреспондент, — встретил меня и приехавшего со мною рабочего в темной передней и затем ввел в маленькую, очень бедно убранную комнатку с потертой и поломанной мебелью. Комната настолько мала, что кроватка новорожденного сына Г. А. стоит как-то углом посередине комнаты, загораживая проход… Г. А., указывая на обстановку, сказал: „Вот то ‘палаццо’, в котором живу с женой, и вот та сказочная роскошь, о которой так много писали и у нас и за границей… Так ли живут правительственные агенты?.. Так же скромно мы жили и за границей“». Между прочим, это единственный текст, из которого мы знаем о рождении у Гапона и Саши сына. Когда это произошло? Видимо, в конце января. Гапон был настолько погружен в свои трудно складывавшиеся дела, что никак не отреагировал на это событие, никому о нем не сообщил. Из последующего интервью интереснее всего вопрос про Манасевича-Мануйлова. Гапона спросили, как мог он связаться с таким человеком. «А кто ж его знал? — с ясными глазами ответил Георгий Аполлонович. — …Мы на него смотрели как на секретаря Витте».