– Но учтите, я собираюсь идти до конца. И цацкаться с вами мы не будем, – сказал он грубо, перейдя на вы.

Рыжюкас посмотрел на Резилу испытующе – пугает, хочет увильнуть, проверяет его решимость?

– А если все же за границей? – спросил он.

– Они тоже пойдут до конца. Но не на операционном столе, а в юриспруденции. Ни одного шага без записи в контракте. И с полной гарантией выполнения всех пунктов, включая полный комфорт. Только плати. Тут они свое выжмут.

– Все из нас выжимают…

– Денег мы вообще не берем.

– Лучше бы брали и гарантировали комфорт.

– Тут не так. Это все сказки – про их медицину. Ты это знаешь… – Резила вздохнул. – И про них, и про нас, все мы с тобой знаем…

– А если все же без операции? – Рыжюкас посмотрел на него с некоторой надеждой. Этот не соврет, хотя хирургам – им только бы резать.

– Никаких шансов у тебя нет.

Что они все заладили! Никакихшансовникакихшансовникихшансовн…

– Скажите, а можно мне переговорить с вашей женой? – Теперь Рыжюкас перешел на вы. В их возрасте люди не так уж легко сближаются, даже если и испытывают родство душ. – Вы ведь с ней вместе приехали, я знаю, она диагностик.

– Бога ради. Она в фойе, беседует с вашим другом.

Рыжюкас вышел, через десять минут вернулся:

– Твоя жена рисует совсем другую картину.

Резила посмотрел удивленно.

– Она говорит, что у меня как раз есть гарантированный шанс.

– ???

– Твоя операция.

Оба засмеялись. И подружились до смерти.

2

На самом деле Рыжюкас спросил у нее, где ему лучше оперироваться – за границей или у Резилы? Сказав, что деньги тут не в счет. Она ответила просто:

– Я ему верю.

Этого Рыжюкасу было достаточно. Когда красивая женщина, вырастившая мужу красивую дочь, все еще так о нем говорит. Дочь он видел, она напросилась в поездку тоже – юные минчанки любят ездить в Вильнюс на экскурсии.

3

– Мы будем проходить пораженные участки, – пояснил Резила, теперь уже как своему. – Сегодня никто не может сказать, сколько их… Как, говорят, вскрытие покажет… – Он смотрел на Рыжюкаса в упор. – Но в самом ли деле ты готов к тому, что мы пойдем… до конца? Понимаешь ли ты, что иначе не стоит и затеваться… Как этот твой «консультант» говорит, – (Рыжюкас успел рассказать), – не рационально.

Резила посмотрел на него в упор.

Прямые взгляды Рыжюкас любил. Он согласно кивнул.

– Хорошо, – сказал Резила. – Только теперь я должен поговорить с твоей супругой. И тоже один на один. Как я могу с нею связаться?

– Это еще зачем? – Рыжюкас удивился. Это ведь его личное дело, и он согласен. Причем тут жена. Узнает потом.

Тот жестко улыбнулся:

– Потом мне ведь уже не с тобой, а с ней придется иметь дело…

Это было так безнадежно просто, что смысл сказанного дошел до Рыжюкаса не сразу.

4

А когда до него дошло, наконец, совсем окончательно, тут же и отпустило. Сразу стало легко и даже радостно.

Все вдруг отпало. Наконец он сразу и со всеми рассчитался. Сразу стал никому ничего не должен. И все проблемы оказались чепухой… Уже и не вспомнить, что его так волновало… Домой вот надо было ехать. А теперь – зачем? Да и где он на самом деле – этот его дом?

Теперь, наконец, и деньги стали ему не нужны. Это хорошо, что Махлин все так складно придумал. Вообще хорошо, когда есть запасной парашют. Тут сразу появляются и другие варианты…

Но, во-первых, на операцию деньги уже не нужны. Тем более, они не нужны в случае ее неудачного исхода.

Во-вторых, в случае если с операцией они с Резилой все же проскочат, то оставшиеся ему два-три года – это не двадцать пять, их он сможет протянуть и не на картошке с кефиром. Ведь одно дело «слушательницу» всю жизнь содержать, другое – контракт на каких-то там пару лет… На такую ерунду у него заработанного и припасенного хватит. А что с нею будет дальше, когда он уйдет? Тут тоже все ясно. Той, кто его дослушает, останется (пусть пополам с Последней Женой), все его наследство – этого с лихвой хватит. Все это в контракте и надо оговорить… Или в завещании?

5

Теперь главное, до чего он, в конце концов, додумался, после чего и паниковать перестал.

Тут мало быть Рыжюкасом, тут как раз и надо, чтобы рядом друзья. И чтобы каждый норму свою знал. Хотя… если что – ведь можно и добавить. Чтобы все правильно просчитать.

Сколько же времени, по мнению Рыжюкаса, он в своей жизни был счастлив? Вот о чем Витька-Доктор его в парилке спросил.

А потом с Мишкой Махлиным, с Витькой-Доктором, с Дизелем и Сюней они на террасе все и просчитали.

Получилось не так уж и много. Считали только по работе, что и правильно, так как работу от любви он никогда не отделял.

Пять раз он был счастлив в отпусках, когда с Последней Женой уезжал в Дом творчества, упорно не понимая, что отпуск не для работы, а чтобы от нее отдыхать. Результатом такой поездки в Пицунду однажды стала не только новая книжка, но и сын: они появились на свет одновременно, не сразу, понятно, а через девять месяцев…

Три исключительно счастливых месяца он прожил в Беловежской пуще – там он установил себе норму и писал, как прикованный, по три готовых страницы в день, занося крестики в календарик… Машинистка-слушательница там у него была местная, она увлекалась йогой и вечерами демонстрировала ему множество не испытанных им ранее поз…

Еще полгода, целую снежную зиму он писал (тогда карандашом, кося под Хемингуэя) публицистический роман – на подмосковной даче у приятеля, Лучшая Ученица приезжала перепечатывать написанное им каждый вечер, а уж утром он ее отвозил на станцию…

Еще три раза по три месяца он был счастлив на собственной даче. И еще раз целых полгода там же. Тут до города близко и кто к нему только не наезжал…

И еще полтора года, когда писал последнюю книжку у себя в мастерской, уже находя в себе силы ни во что вокруг не вмешиваться. Это когда массажная история с Последней Любовницей еще только начиналась…

Всего сорок семь месяцев, то есть четыре года без малого… За сорок «творческих» лет!

Конечно, у него был в жизни и целый счастливый год – 1961-й, но он не в счет, тогда он еще только мечтал о том, как станет великим технарем от радиоэлектроники, хотя уже и записывал в блокнотик фразочки для киносценария о своей Первой Любви.

Подсчитал Рыжюкас и то, что с таким вот раскладом, за будущие четверть века, на которые он привык с подачи отца рассчитывать, ему и светило-то поработать лишь два с половиной счастливых года. Если, конечно, не удалось бы все бросить. Но он уже понял, что все бросить у него никак не получается.