Морис склонился к нему.

— Сможешь сам спуститься по лестнице? Я хочу поделиться твоей историей с другими братьями.

Джоах кивнул.

— Ты настоящий мужчина, Джоах, — вдруг произнес Морис, сжимая мальчишеское плечо. — Настоящий человек, которого не согнули страдания. И ты вправе этим гордиться.

Джоах хлюпнул носом и постарался выпрямиться.

— Я сделал все это ради сестры.

— А! — слегка улыбнулся Морис. — Где же она сейчас? Дома, в Винтертауне?

— В Винтерфелле, — поправил мальчик. Во всей своей истории он упомянул о Елене лишь мельком, опасаясь обнаружить ее настоящую роль. Посему он обошел в своем рассказе и ведьму, и кровавую магию. Но правильно ли он сделал? Если есть человек, которому можно и нужно поверить... А ведь Елена идет не куда-нибудь, а сюда, в Алоа Глен, где ей так нужны будут союзники.

— Если возможно, мы отправим тебя обратно, к сестре, — успокоил его Морис и снова начал спускаться.

Но Джоах не пошел за ним.

— Подождите, — позвал он. — Моя сестра не в Винтерфелле.

Морис остановился и снова обернулся.

— А где же?

Джоах опустил голову, словно стыдясь, что не сказал этого раньше.

— Она идет...

Внезапно сзади прогремел какой-то взрыв, и волна его докатилась до мальчика, сотрясая все тело. Говорить дальше было невозможно, у него заныли все зубы, все мускулы. Джоах прикрыл уши руками, но это не помогло.

Он поднял глаза на Мориса и, судя по склоненной набок голове, Джоах понял, что и брат слышал непонятный, но грозный шум.

Что случилось?

— Что это за шум? — наконец, преодолевая боль, спросил Джоах, едва слыша собственный голос в гуле и грохоте.

Но в ответ Морис лишь слегка перехватил бесчувственное тело Бранта и с легким недоумением посмотрел на Джоаха.

— А ты разве что-то слышишь?

На мгновение Джоах подумал, что этот Морис просто сумасшедший. Как же он ничего не слышит, когда его собственное тело прямо-таки дрожало и ныло.

— Как же не слышать? Это же так... огромно... — Джоах понимал, что подобное определение звучит глупо, но другого слова подобрать не мог.

Морис подошел к нему на шаг.

— Так ты действительно слышишь? — почти с удивлением произнес он. — И что же в этом звуке странного?

— Что это?

Но Морис не обратил на вопрос внимания.

— Поспешим. Это зовут нас.

— Не понимаю...

— Только немногие могут слышать это, — спокойно объяснил Морис, спускаясь все ниже. — Это единственное качество, которое отличает хайфаев от остальных братьев.

— А больше, значит, никто не слышит? — с сомнением спросил Джоах, едва поспевая за Морисом. — Да весь Эдифайс, должно быть, сотрясается от такого грохота!

— Нет, его слышат только те, кто родился с магией элементалов в крови, настоящие маги земли.

Джоах вспомнил алую руку сестры.

— Но я-то слышу... Мне даже больно.

— Да, в тебе тоже сильна магия, и когда-нибудь я с удовольствием займусь твоей родословной. Но сейчас мы должны спешить на зов. — Он ускорил шаги. — Очень спешить.

— Но вы так и не ответили на мой вопрос, — вдруг вспомнил Джоах, уже вприпрыжку догоняя Мориса. — Что это за шум? И откуда он?

Морис оглянулся в последний раз и ответом окончательно привел Джоаха в замешательство.

— Это песня каменного дракона, это голос Рагнарка!

Зов!

Второй раз за это утро Грешюм проснулся с колотящимся в груди сердцем и, выпрямившись, сел на постели. В первый раз ему показалось, что имя Рагнарка кто-то просто прошептал ему в ухо. Но в келье не было никого, кроме заколдованного мальчишки. Тогда он посчитал услышанное отголоском старой памяти и снова лег. Но раз всплывшие из глубин подсознания воспоминания уже не могли уйти так просто.

Имя Рагнарка знали только хайфаи, а эта секта, как известно, была давным-давно распущена, изгнана из Братства, и все члены ее уже мертвы. Когда-то Грешюм сам принадлежал к ней и оставался бы и по сей день, если бы его не выручила собственная трусость. Глубоко в подвалах Эдифайса он тоже погружался в будущее, но то, что он увидел, устрашило мага, и, вырвав из уха серьгу, он убежал, напуганный собственными пророчествами. Побег этот случился весьма вовремя, ибо всего одной луной позже старейшины приняли решение изгнать хайфаев из Эдифайса и вообще из Алоа Глен. И Грешюм лично наблюдал из-за доков, как его вчерашние товарищи покидают город на чем попало.

И никого из них он больше никогда не увидел.

Нет, из тех, кто знал имя Рагнарка, не осталось в живых никого.

Словом, забытое имя было действительно лишь осколком прошлого, и, успокоив себя, Грешюм уснул снова и глубоко спал до тех пор, пока Эдифайс не потряс гул старинного зова.

Грешюм вскочил, надеясь пробуждением вновь избегнуть древнего имени, но зов не исчезал! Неужели ночной кошмар стал явью?!

По всему Эдифайсу действительно разносился рык каменного дракона.

Грешюм спустил ноги и нашарил шлепанцы — зов не исчез.

Что произошло? С потоплением Алоа Глен некоторые его части оказались под водой. Когда маг впервые прибыл сюда с Претором много веков назад, любопытство как-то раз увело его в древние проходы, что вели в жилище хайфаев. Но он обнаружил там лишь полузатопленные коридоры и заложенные кирпичами двери. Добраться до келий не было никакой возможности, и маг успокоился, зная, что прошлое больше не вернется никогда.

Так было до сей минуты.

Но что теперь мог означать этот звук?

Грешюм встал, ноги его дрожали. Схватив посох, он проверил его и обнаружил, что черная энергия бушует внутри. Это немного успокоило старика. Как бы то ни было, он должен немедленно предупредить Претора.

Грешюм накинул белую рясу и на секунду пожалел о том, что паршивый мальчишка еще не вернулся с завтраком. Но он быстро отбросил эту глупую мысль. Было еще очень рано, и на кухне ничего еще, конечно, не готово. Все так обленились, особенно в последнее время! Он представил себе, как Джоах стоит у кухонной стены, глядя на беготню отсутствующими глазами, и ждет, пока приготовят пищу. Что ж, если он придет еще до его возвращения, то просто станет ждать следующего приказания. Ничего страшного.

Грешюм вышел из кельи и пошел по петляющим коридорам и пропыленным залам. Скоро он был уже рядом с Пикой Претора и медленно начал взбираться по крутой лестнице. Как обычно, стражи не обращали на мага никакого внимания, а сам он, как ни торопился, все же принужден был останавливаться на каждой площадке; старое изношенное тело уставало слишком быстро. Наконец, Грешюм добрался до дубовых дверей и постучал.