— Отпустите их, — велел Пинский.

Когда его перестали держать, Григорий зашатался, но ему удалось удержаться на ногах.

— Глядите, чтоб были на сборном пункте вовремя! — сказал Пинский Григорию и Исааку. — Иначе я вас из-под земли достану.

Он развернулся на каблуках и вышел, пытаясь, насколько возможно, напустить на себя важный вид. Следом вышли его подчиненные.

Григорий тяжело опустился на табурет. Голова раскалывалась, страшно болели ребра и живот. Хорошо бы сейчас свернуться калачиком где-нибудь в уголке и отключиться. Единственное, что не давало ему все это время потерять сознание, — жгучее желание уничтожить Пинского и всю систему, частью которой он был.

— Военные не будут заносить вас в список неявившихся, я договорился, — сказал Канин, — но, боюсь, с полицией я ничего поделать не смогу.

Григорий угрюмо кивнул. Этого он и опасался. Вот он, самый страшный удар Пинского, намного хуже, чем деревянным молотом: он проследит, чтобы Григорий с Исааком отправились на фронт.

— Мне будет тебя не хватать, — сказал Канин. — Ты хороший мастер.

Он был искренне огорчен, но сделать ничего не мог. Он помедлил еще, беспомощно развел руками и вышел из цеха.

Перед Григорием появилась Варя с миской воды и чистой тряпкой. Она смыла с его лица кровь. Она была грузной, но прикосновения ее больших рук были легкими и нежными.

— Пойди-ка ты в заводские бараки, — сказала она. — Найди там свободную койку да приляг на часок.

— Нет, — сказал Григорий. — Домой пойду.

Варя пожала плечами и перешла к Исааку, которому не так досталось.

Григорий с усилием поднялся. Цех закружился перед глазами, и Константин поддержал его под руку, когда Григорий пошатнулся.

Константин поднял с пола и подал ему картуз.

Сделав первый шаг, Григорий почувствовал головокружение, но от помощи отказался, и скоро уже шел обычной походкой. От движения в голове прояснилось, хотя из-за боли в ребрах двигаться приходилось осторожно. Он медленно пробрался через лабиринт верстаков, станков, печей и прессов к выходу из здания, а потом и к заводским воротам.

И там встретил только что вошедшую Катерину.

— Григорий! — воскликнула она. — Тебя призывают, я видела в списке твое имя… Ох, что это с тобой?

— Повстречался с твоим добрым знакомым, околоточным.

— С этой свиньей Пинским? У тебя кровь…

— Пустяки, заживет.

— Я помогу тебе добраться домой.

Григорий удивился. Обычно было наоборот. Никогда еще Катерина не заботилась о нем.

— Я и сам могу дойти, — сказал он.

— Все равно я пойду с тобой!

Она взяла его под руку, и они пошли по узким улочкам против течения, навстречу тысячным толпам, направляющимся к заводу. У Григория болело все тело, он чувствовал себя совсем худо, и все же идти под руку с Катериной, глядя на солнце, встающее над ветхими домишками и грязными улочками, было так хорошо!

Однако знакомый путь оказался неожиданно тяжелым, и добравшись до дома, он совсем лишился сил. Войдя в комнату, тяжело сел на кровать, а потом и лег.

— У меня припрятана бутылка водки, — сказала Катерина.

— Не надо, лучше чаю.

Самовара у него не было, Катерина вскипятила воды в кастрюльке и протянула ему кружку и кусочек сахара. Выпив чаю, он почувствовал себя немного лучше.

— Если бы не Пинский, я мог бы избежать призыва. Но он поклялся, что сделает все, чтобы отправить меня на фронт.

Она села рядом на кровать и вынула из кармана листок.

— Смотри, что мне дала одна из девчонок.

Григорий взглянул. «Помощь солдатским семьям». Очередная правительственная листовка.

— Тут написано, что солдатским женам полагается ежемесячное пособие, — сказала Катерина. — Получают все, не только бедные.

Григорий с трудом припомнил, он что-то подобное слышал. Но поскольку его это не касалось, не обратил внимания.

— Кроме того, — продолжила Катерина, — можно дешевле покупать уголь, керосин, а еще полагаются льготы на проезд в поезде и обучение ребенка.

— Ну и хорошо, — сказал Григорий. Его начало клонить в сон.

— Но это если женщина замужем за солдатом.

Григорий вдруг очнулся от дремы. Не думает же она, в самом деле…

— Зачем ты мне об этом говоришь?

— Ведь я останусь ни с чем!

Он приподнялся на локте и посмотрел на нее. Сердце бешено забилось.

— Насколько было бы лучше, если бы я вышла замуж за солдата, — и мне, и ребенку!

— Но… ты же любишь Левку.

— Да, но он в Америке… — начала она всхлипывать, — и ему даже в голову не придет хотя бы написать письмо!

— Ну… и что ты предлагаешь? — Григорий уже знал ответ, но ему нужно было его услышать.

— Я хочу выйти за тебя замуж, — сказала она.

— Чтобы получать пособие солдатской жены?

Она кивнула, и робкий огонек надежды, на миг затеплившийся в его душе, погас.

— Когда придет время рожать, — сказала она, — у меня хоть будет на что жить.

— Да, конечно, — ответил он с тяжелым сердцем.

II

Одновременно с ними венчались еще четыре пары. Священник провел службу довольно споро, и Григорий с неудовольствием заметил, что тот не смотрит никому в глаза.

Впрочем, какая разница. Всякий раз, проходя мимо церкви, Григорий вспоминал того священника, к которому попали они с Левкой после смерти матери. А после того как послушал лекции по атеизму в кружке Константина, его презрение к религии усилилось. Григорий с Катериной, как и остальные пары, получили разрешение на срочное венчание. Все мужчины были в форме. По причине мобилизации приходилось спешить со свадьбой, и церковь старалась соответствовать. Григорий ненавидел форму — для него она была символом рабства.

Он никому не сказал о свадьбе. Ему не хотелось праздновать. Катерина же достаточно ясно дала понять, что идет за него замуж только из соображений выгоды, ради того чтобы получить пособие. Сама по себе это была здравая мысль, и Григорий будет меньше волноваться, зная, что она не бедствует. Но все равно он не мог избавиться от ощущения, что делает что-то не то.

Катерина пригласила на венчание всех знакомых девчонок и нескольких рабочих с завода.

Потом в женской комнате устроили свадьбу с пивом и водкой, нашли даже гармониста, который за угощение играл известные песни, а гости подхватывали. Когда все порядком набрались, Григорий улизнул из-за стола и вернулся к себе. Он снял обувь и прямо в форме лег на кровать. Свечу он задул, но в комнату проникал свет с улицы, и все было видно. Тело все еще болело; левая рука двигалась с трудом, а стоило повернуться на кровати, треснувшие ребра отвечали пронзительной болью.