— И мой. А кстати, когда нас покормят?

— В каком смысле “покормят”? — недоумевающе переспросил старик.

— В самом прямом. Время от времени они должны приносить сюда какую-то пищу, иначе мы помрем с голоду. Вон на полу кости какие-то валяются. Это что, тюлень?

— Возможно. Я не знаю. Может быть, и в самом деле тюлень.

Лира встала и, вытянув перед собой руки, ощупью пошла к двери. Разумеется, ни ручки, ни тем более замочной скважины она не нашла. Дверь закрывала проем так плотно, что ни сверху, ни снизу не оставалось даже крошечной щелочки. Напрасно, приникнув к ней ухом, девочка пыталась расслышать хоть что-нибудь. Снаружи не доносилось ни звука. За ее спиной старик что-то невнятно залопотал, говоря сам с собой.

Вот звякнула цепь; это он завозился, пытаясь устроиться поудобнее, а потом раздалось похрапывание.

Так же ощупью Лира вернулась назад, на жесткую каменную скамью у стены. Пантелеймон, которому надоело быть лучом света, обернулся крыланом и с тихим писком носился на своих кожаных крыльях по камере, а Лира сидела и задумчиво грызла ногти.

И тут совершенно неожиданно, без каких-либо подсказок, она ясно вспомнила, что же именно сказал профессор-паломник в тот роковой вечер, когда она спряталась в рекреации. С того самого дня, как Лира впервые услышала от Йорека имя владыки Свальбарда, ей все время не давала покоя одна вскользь брошенная профессором Трелони фраза, и вдруг она словно бы услышала его слова: “Есть то, чего Йофур Ракнисон жаждет более всего на свете. Ему нужен альм.”

Ясное дело, тогда, сидя в рекреации, Лира мало что поняла.

Во-первых, профессор все время говорил о каких-то панцербьорнах. Назови он их по-человечески, “панцирные медведи”, она бы мигом сообразила, о чем идет речь. Но она-то решила, что Йофур Ракнисон — человек, а раз он человек, у него должен быть альм, иначе просто невозможно. Но тогда зачем ему чего-то “жаждать”?

Теперь все встало на свои места. Могущественный владыка Свальбарда более всего на свете жаждал стать человеком. Поэтому-то ему нужен альм, собственный альм. Это же ясно как Божий день.

А что, если… Внезапно в Лирушкиной голове созрел гениальный план. Она придумала, как заставить Йофура Ракнисона совершить шаг, который он не стал бы делать ни при каких обстоятельствах. Она придумала, как вернуть опальному Йореку Бьернисону трон, который принадлежит ему по праву. И как, в конечном итоге, добраться до места, где томится в плену лорд Азриел, и передать ему веритометр.

Для этого нужно было только… Фантастическая мысль возникла как бы сама собой; эфемерная, словно мыльный пузырь, переливающаяся всеми цветами радуги, и у Лиры не хватило духу рассмотреть ее повнимательнее — вдруг лопнет! Нет уж, лучше пока подумаем о чем-нибудь другом, а она пусть себе попереливается, поблестит еще немножко.

* * *

Она начала клевать носом, когда лязгнул засов. Дверь распахнулась, и в камеру хлынул свет. Лира мигом вскочила на ноги. Невидимка-Пан успел юркнуть в карман ее шубы.

Медведь-охранник, замаячивший в дверях, нагнул шею, поднял зубами с пола кусок тюленьей туши и уже собрался было швырнуть его внутрь камеры, но не успел он выпрямиться, как перед ним уже стояла Лира:

— Я должна немедленно видеть Йофура Ракнисона, — отчеканила девочка. — Отведи меня к нему. Не сделаешь — тебе же хуже будет.

Кусок тюленьего мяса глухо стукнулся об пол. Медведь вскинул голову. Панцербьорны — не люди, мимика у них не богатая, но тут любой бы догадался, что этот зверь разгневан не на шутку.

— Я кое-что знаю о Йореке Бьернисоне, — выпалила Лира, — и хочу сообщить это вашему королю. Сведения очень важные.

— Скажи какие. Я передам, — взревел охранник.

— Король должен узнать все первым. Так полагается. — Лира старалась говорить как можно вежливее. — Я правда не могу никому ничего рассказать, пока он меня не выслушает. Порядок есть порядок.

Медведь помедлил с ответом. Может, ей попался панцербьорн-тугодум? Зашвырнув мясо в камеру, он наконец повернулся к девочке и сказал:

— Ладно. Иди за мной.

Под его конвоем Лира вышла на свежий воздух. Какое же это было наслаждение! Туман рассеялся, и небо в квадрате внутреннего двора мерцало звездами.

Медведь посовещался о чем-то с другим панцербьорном, который и обратился к девочке.

— С Йофуром Ракнисоном нельзя говорить, когда кому вздумается. Надлежит ждать, пока он сам не призовет тебя, — назидательно поднял лапу ее новый собеседник.

— Конечно, конечно, — бойко затараторила Лира, — но ведь дело-то не терпит отлагательства. Мне надо ему кое-что рассказать. Про Йорека Бьернисона. Его величество должен все узнать как можно скорее. Ой, ну как же вы не понимаете! Если я кому-то расскажу вперед него, это же будет дерзость! Представляете, как он прогневается на нас за такую дерзость, а?

На панцербьорна ее доводы явно произвели впечатление, и он погрузился в сосредоточенное молчание. Расчет девочки был безошибочно прост и верен: за последнее время Йофур Рахнисен ввел при своем дворе такое количество новых порядков, что сбитые с толку медведи так до сих пор и не научились вести себя так, как подобает. Именно на этом общем замешательстве и решила сыграть Лира. Ей во что бы то ни стало нужно было добиться аудиенции у владыки Свальбарда.

Ее новый знакомый пошел советоваться с вышестоящим начальством, и вскорости Лиру вновь завели во дворец, но на этот раз ее ждали не застенки, а коридоры власти. Они, правда, были отнюдь не чище застенков, а дышалось в них труднее, чем в каземате, потому что к смраду и вони звериного логова добавилась густая тяжелая волна духов. Сперва девочка долго скучала на лестнице, потом в секретарской, потом под дверями какой-то большой парадной залы, а панцербьорны все это время о чем-то озабоченно шушукались и спорили. В общей суете и неразберихе о Лире словно бы забыли, и она без помех смогла разглядеть карикатурное убранство парадной половины дворца. Стены были щедро украшены золоченой лепниной, но сырость уже делала свое дело: позолота пооблупилась, гипс крошился и отваливался кусками. Некогда кричаще-яркие ковры так затоптали грязными лапами, что они превратились в серо-буро-малиновые.

Вот наконец высокие двери распахнулись, и в нос девочке ударила еще более удушливая волна благовоний. С потолка залы спускались вычурные тяжелые люстры — их было с полдюжины, а то и больше.

Яркий алый ковер устилал пол. Множество медведей, стоявших вдоль стен, провожали глазами каждое движение Лирушки. Ни на одном из них она не увидела панциря, зато каждый носил какое-то украшение или знак отличия: кто золотую цепь, кто эгретку из пурпурных перьев, кто алую перевязь с бантом. Смешнее всего было то, что даже тронная зала не избежала нашествия неугомонных птиц. Кайры, тупики и поморники облепили золоченый фриз. Завидев, что из какого-нибудь гнезда, находящегося в люстре, падал кусочек рыбы, они камнем кидались вниз, быстро хватали добычу и снова вспархивали под потолок.