Я прочитал эту «бумажку» и пришел в ужас. Содержание ее было примерно такое: «Я остаюсь при прежнем мнении, что надо укрепить район Ровно, но на создание современной крепости вокруг Ровно я не согласен. Если вы не признаете возможным согласиться с моими предположениями, то вопрос об укреплении Ровно отпадает».

Это была действительно «сдача по всей линии». Зная первоначальное желание Палицына решительно отстаивать свою точку зрения и добиться отпуска нужных кредитов, будучи лично вполне согласен с этим и зная, что такого же взгляда придерживается штаб Киевского военного округа, я стал горячо доказывать Елчанинову необходимость переделать содержание «бумажки». Елчанинов только смеялся. «Ну хорошо, если вы так настаиваете – составьте ваш проект, и я даю вам слово, что завтра представлю генералу Палицыну оба проекта, ваш и составленный по его указанию; при этом доложу начальнику Генерального штаба ваши соображения».

Я составил свой проект. На другой день прихожу к Елчанинову, который мне показывает мой проект, перечеркнутый красным карандашом, и подписанную «бумажку», составленную им, Елчаниновым. «Вот результат, Александр Сергеевич. Вы, сидя в Киеве, совершенно незнакомы со здешней обстановкой и не понимаете, что здесь главное – поддерживать добрые отношения и не наживать врагов. Что действительно мог сделать Палицын? Добиваться, чтобы этот вопрос был перенесен на разрешение Государя? 99 процентов за то, что Государь решил бы этот вопрос так, как хочет Вернандер и с чем согласен и военный министр. Что же тогда оставалось бы делать начальнику Генерального штаба? Уходить в отставку? Нет, на этот риск Палицын не пойдет». Я был подавлен таким отстаиванием своей точки зрения и с грустью ушел от Елчанинова.

У Мышлаевского меня ждал несколько иной прием. Разговор с ним произвел на меня впечатление, что он человек более решительный и не побоится рисковать. Его взгляды на мобилизационные вопросы мне очень понравились и показали, что он хочет внести живую струю в наше мобилизационное дело. Генерал Мышлаевский сказал, что он на меня рассчитывает в двух направлениях: 1) что я соглашусь принять на себя председательствование в особой комиссии по переработке всех положений о мобилизации, учете и призыве запасных и поставке лошадей и повозок, 2) что я соглашусь произвести ревизию Мобилизационного отдела Главного штаба.

Я ответил, что вполне согласен принять на себя председательствование в намечаемой комиссии и надеюсь справиться с делом. Что же касается ревизии Мобилизационного отдела – я несколько недоумеваю, насколько возможно производить подобную ревизию молодым полковником, когда во главе Мобилизационного отдела стоит генерал-лейтенант Марков174, пользующийся правами корпусного командира. На это Мышлаевский мне ответил: «Это наше дело. Я переговорю с военным министром и будет испрошено Высочайшее соизволение». Из Петербурга я уехал под впечатлением, что все это лишь подготовительные шаги перед моим переводом на службу в Петербург.

Осенью 1908 года я был вызван в Петербург, и по Высочайшему повелению на меня было возложено как председательствование в комиссии, о которой говорил Мышлаевский, так и ревизия Мобилизационного отдела Главного штаба.

Только благодаря исключительной корректности и выдержке генерал-лейтенанта Маркова мне удалось благополучно справиться со второй задачей. Когда в декабре 1908 года я перед отъездом из Петербурга явился Мышлаевскому, последний мне сказал: «Надеюсь, что до скорого свидания. Я хочу провести вас на пост начальника Мобилизационного отдела, но не скрою, что ваша молодость и ваш чин являются серьезными препятствиями. Как это ни странно, но больше всех возражает Палицын, хотя и дает вам блестящую аттестацию».

3 января 1909 года я получил от Мышлаевского телеграмму, что Высочайшим приказом я назначен начальником Мобилизационного отдела.

Оказавшись в чине полковника начальником Мобилизационного отдела, то есть на положении лица, ответственного за подготовку мобилизации всей русской армии, всех крепостей и наблюдающего за пополнением всех неприкосновенных запасов, я попал в очень трудное положение.

Прежде всего я встретил довольно неприязненное отношение в стенах Главного и Генерального штабов на почве зависти и нежелания признавать мой авторитет. С генерал-майором Михаилом Алексеевичем Беляевым175, занимавшим скромный пост делопроизводителя в Организационном отделе Главного штаба, чуть не случился удар, когда ему стало известно о моем назначении. Впоследствии, когда он был назначен начальником Организационного отдела Главного (а затем Генерального) штаба, наши отношения сгладились, но первое время (особенно когда я был еще полковником и его раздражал вид моих полковничьих погон) чувствовалось, что он просто дрожит от негодования и, хотя в почтительной форме, но постоянно я встречал в его лице оппозиционера.

Мои сверстники по Генеральному штабу и даже некоторые старшие меня на три-четыре года были делопроизводителями, то есть ниже меня на две ступени по нашей иерархической административно-служебной деятельности. Даже из лиц старше меня на пять-шесть лет (как, например, генерал-майор Миллер Евгений Карлович176) редко кто занимал генеральские места. Миллер, например, выдвигался вне очереди, но был обер-квартирмейстером Генерального штаба, то есть все же на ступень ниже меня.

Из-за этого же полковничьего чина первое время происходили трения с представителями других главных управлений, с которыми мне часто приходилось встречаться в различных комиссиях; причем, когда вопросы касались Мобилизационного отдела, то я, как начальник Мобилизационного отдела, всегда председательствовал, а ряд генералов (занимавших более низкие должности по сравнению со мной) были рядовыми членами комиссии.

В самом Мобилизационном отделе почти все делопроизводители были по производству в полковники старше меня, а некоторые, как, например, Фрейман177, были в генеральских чинах. Фрейман был всегда чрезвычайно корректен, но я знал, что он очень обижен тем, что попал в подчинение к полковнику. Как-то до меня дошло, что он в каком-то доме в присутствии посторонних лиц высказывал свое неудовольствие по поводу моего назначения начальником Мобилизационного отдела. Я его пригласил к себе в кабинет и отчитал за бестактную болтовню. Закончил я так: «Я, Ваше Превосходительство, отлично понимаю, что вам, может быть, неприятно подчиняться полковнику, но вы должны считаться с тем, что я ваш начальник, и не позволять себе, особенно при посторонних, выражать неудовольствие, что по Высочайшему повелению я назначен начальником Мобилизационного отдела. У вас есть выход: попросите, чтобы вас перевели на другое место. Если же вы предпочитаете сидеть в Петербурге и хотите оставаться в Мобилизационном отделе, я требую, чтобы вы были по отношению меня вполне корректны». Я был очень рад, когда через два или три месяца после моего разговора с Фрейманом он был назначен начальником штаба корпуса.

Было трудно с одним старым полковником, именно Дубенским, который был большим другом бывшего начальника Мобилизационного отдела Маркова, с которым он издавал различные инструкции и наставления. Я же совершенно пресек эту частную торговлю различными полуофициальными руководствами, которые издавали служащие Мобилизационного отдела и покупка коих «рекомендовалась» всем управлениям воинских начальников. Я «способствовал» переводу Дубенского в другой отдел Главного штаба.