Защитники Велеграда, заметив приближающегося к главным вратам одинокого всадника и узнав в нём князя Святополка, которого уже не чаяли узреть в живых, действительно проявили признаки почтительного умиления и тотчас впустили его внутрь крепости.

За тынами установилась выжидательная тишина. Такая же — среди всадников, что изготовились ворваться в город.

Пошли минуты, потом и часы. Похоже, Святополк очень уж понадеялся на свои способности, перехитрить бунтарей, склонить их к сдаче ему до сих пор не удалось. Могли ведь ещё и побить князя, и повязать, узнав, что он-то и привёл карателей в свою землю.

Когда баварцы уже притомились сидеть верхами наизготовке, за тынами зашевелились. Из нескольких ворот горожане повалили им навстречу. Но не с повинными головами, а с секирами, мечами, копьями и дрекольем в руках. Они первыми кинулись в схватку и быстро окружили всадников. Рукопашная закончилась полным поражением чужого войска. Помяли и двух маркграфов…

Оказавшись весной 873 года на свободе, Мефодий наверняка услышал всю эту историю во множестве красочных изложений, в том числе и из уст самого Святополка, встреча с которым состоялась в том же Велеграде. По всем статьям князь гляделся полным героем. И немцев побил, и Карломана переиграл. Хотя гуляли по городу и особые подробности того дня. Сам-де Святополк на вылазку не пошёл, чтобы на случай её неудачи было ему чем оправдаться перед Карломаном: да повинен ли он?., горожан уговаривал на мирную сдачу, а они скрутили ему руки-ноги и кинули в холодный подвал…

В тот самый год, когда Мефодий с учениками вернулся в моравскую столицу, Святополк решил воспользоваться затруднениями Карломана, повязанного распрями с родными братьями. Князь отправил к старшему сыну Людовика в качестве своего доверенного лица некоего священника Иоанна Венецианца с предложением о мире. В письме заранее подтверждалась вассальная подчинённость Моравии королевскому дому Тем самым обеим сторонам предлагалось закрыть глаза на столкновение у стен Велеграда. Карломана такое условие как будто устраивало, хотя бы на время. Мир был заключён в баварском замке Форхайм. Похоже, и тот и другой из участников сделки радовались каждый своей победе.

Но сказать ли про Мефодия, что он с особой радостью на душе повторно возвращался в моравскую столицу? Где уж там. Десять лет назад, когда они с покойным братом поспешали сюда из Константинополя, лежала перед ними дорога чистая, без единой ухабины. Теперь же всё изрыто вдоль и поперек, и не знаешь, за каким лесным бугром ждать новой засады.

Благо ещё заботливый папа Иоанн VIII распорядился дать претерпевшему архиепископу и его спутникам в провожатые своего легата — епископа Павла Анконского, который следовал вместе с ними от самого места освобождения до Велеграда.

О том, чтобы завернуть с дороги в Сирмиум, городок на Саве, ещё решением покойного папы Адриана означенный как центр восстанавливаемой древней архиепископии и как резиденция Мефодия, сейчас речь не заходила. Как и во время короткой побывки у князя Коцела не заходила больше речь о том, чтобы Мефодию остаться здесь и перенести в Паннонию свою владычную резиденцию из Сирмиума и открыть в Блатнограде большую школу.

Похоже, что почти четыре года, прошедшие со времени их последней встречи, сильно остудили былое рвение паннонского князя. А ведь, кажется, совсем недавно, узнав, что Мефодий схвачен в Велеграде и находится неведомо где, князь слал письма в Рим, хлопотал перед курией о судьбе человека, которого, как и его покойного брата, считал чуть ли не посланцем в своём уделе самого Господа.

В «Житии Мефодия» есть выразительное объяснение произошедшей с Коцелом перемены. Баварские епископы, с великой неохотой отпуская Мефодия на свободу и прослышав, что он намерен посетить Блатноград, поторопились отправить Коцелу письменную угрозу: «Аще сего имаши у себе, не избудеши нас добре». Словом, условие поставили: или он — или мы; примешь его у себя, от нас добра не жди.

Наверное, князь пожаловался гостю на незавидную свою участь. Если немцы с Ростиславом, его добрым другом и союзником, так жестоко обошлись, если столькие беды претерпел от них Мефодий, уже будучи архиепископом, то посчитаются ли они с живущим у них прямо под боком паннонским дюком?

Что мог сказать Мефодий, слушая эти жалобы и оправдания? Что не пристало славянскому князю вести себя так малодушно? Что надо стоять на своей правде до конца, как тот же Ростислав стоял? Или лучше подражать стеблю блатенского камыша, беспрерывно наклоняться туда-сюда, равняясь на таких же шатучих, тоскливо шепчущих про свои и чужие страхи: тише, тише, чтоб никто не дослышал?..

Надо бы помнить князю, что это и его, Коцела, имел в виду Христос, когда говорил: «Жатва велика, а делателей мало».

Похоже, то была последняя встреча. Ни в «Житии Мефодия», ни в бумагах папской канцелярии, ни в архивных документах Зальцбургской архиепископии Коцел больше не упоминается. Никто из исследователей не берётся точно определить, сколько ещё он правил в своём Блатнограде: год, два?.. Есть косвенные подтверждения того, что это именно он в 876 году, будучи вассалом королевства, был отправлен во главе франкского войска, чтобы подавить бунт далматинских хорватов, и погиб во время сражения с ними.

Святополк

А что же князь Моравский? Этот при встрече с Мефодием в Велеграде выглядел, не в пример Коцелу, возбуждённо-жизнерадостным, пышущим важными намерениями. Он будто пребывал слегка во хмелю от собственной ловкости, с которой неизменно выходил из передряг последних лет.

Его, похоже, совсем не удручало, что после подписания мира с Карломаном к моравлянам понаехал целый полк немецких священников и во многих храмах как ни в чём не бывало возобновились службы на латыни. Будто ничего такого не замечая, он и Мефодия с его молодыми священниками не раз поощрял: пусть, как и раньше было заведено, правят славянскую литургию! Тем более разрешённую отныне Римом. И не только там, где прежде правили, но и новые храмы пусть строят. И школы свои пусть расширяют. И в книгописные мастерские пусть набирают способных отроков.

Его и в этом вскипающем на глазах соревновании как будто не столько занимала желанная для всех своих победа народного богослужебного языка над чужим, насильственно внедряемым, сколько тешили и возбуждали, как утончённого игрока, сами подробности возобновившейся распри умов.

Рассказывали, что он с немецкими духовниками встречается даже чаще, чем с Мефодием. И на мессах латинских прилежно сидит. И в Нитру, из которой вышел сам в большие князья и в которой теперь, будто в собственной епархии, обосновался швабский священник Вихинг, отлучается Святополк нередко. То ли на исповедь, то ли за новостями из королевского дома, то ли сам не прочь снабдить соглядатая Вихинга свежими байками, касающимися Мефодия, то ли для охотничьих потех и прочих игрищ.

Не один архиепископ с некоторой опаской привыкал-присматривался к новому хозяину моравского дома. В ближайшем окружении владыки большинство было таких, кто вспоминал годы правления покойного Ростислава с неизменным вздохом сожаления и сравнивал его со Святополком явно не в пользу последнего.