В конце 1948 года через Шимелиовича, резидента шпионско-террористической организации «Джойнт» в Москве, пробравшегося на пост главного врача Боткинской больницы, мы получили директиву о тотальном истреблении руководящих кадров страны…

Именно тогда мы стали готовить злодейское убийство Иосифа Виссарионовича Сталина… Для осуществления замысла были привлечены: его лечащий врач профессор И. Н. Виноградов, профессор М. Этингер…»

Девять страниц машинописного текста. Я спросил:

— Где второй экземпляр? Для надзорного производства?

— Отнес шефу.

— Ку-уда-а-а?!

— В утреннюю почту Виктор Семенычу сдал. Пусть порадуется — не каждый день такие заговоры вскрывают?..

— Эх ты, межеумок… — ответил я ему печально. — Мудило. Кретин. Идиотина стоеросовая!

— Почему? — обескуражился Минька.

— Некогда объяснять, дуб ты безмозглый! Беги в Секретариат! В ногах валяйся! Или перебей их там! Но протокол забери назад!..

— Да почему, черт тебя возьми?! Ты же сам говорил, что…

— Не рассуждай, не говори, не думай — тебе это непосильно! Выполняй! Беги! Будет поздно…

И он помчался. А я позвонил во «внутрянку» и велел срочно доставить на допрос Когана. Минька вернулся минут через десять — бледный, испуганный, с пустыми руками.

— Где протокол?! — заорал я.

— Кочегаров уже всю почту положил на стол министру…

Бумага, которая легла однажды на стол министра, вернуться нецелованной не может. Она должна быть резолютирована. И если вызванный на допрос Коган не подпишет первый экземпляр протокола — нам снимут головы. Я нарушил указание Абакумова не заниматься сейчас евреями, я сознательно не выполнил его приказ, зная наверняка, что когда этот ювелирно оформленный, филигранно выполненный злодейский заговор душегубов выплывет на поверхность, то даже всеобъемлющей силы Абакумова не хватит, чтобы скрьть его от Пахана, и мое нарушение сразу превратилось бы в огромную заслугу, в чистую и убедительную победу. Но листы надзорного производства, покоившиеся в эту минуту на столе министра, были ошметьями наглого и кощунственного своеволия, глупым и дерзким вмешательством ничтожных тараканов — калибром с меня и Миньку — в политику главных бойцов державы, в братоубийственную дружбу столпов нашей могучей империи. Все это объяснять Миньке было бесполезно. Как ему, скудоумному, понять, что мы со своей крапленой шестеркой не можем вламываться сами в великое игрище картежных профессионалов, пока часть из них не согласится считать нашу фальшивую шестёрку настоящим козырным тузом!

Я смотрел с тоской на этот пухлый кургузый куль по имени Минька Рюмин и думал о том, что если министр до вечера не прочтёт его протоколы и сопроводительную записку, то мне, наверное, будет правильнее Миньку убить. Чтобы он исчез. Самый лучший Минька — мертвый. В Салтыковке, недалеко от кирпичного завода, я видел ямы для гашения извести. Минька пропадёт навсегда. А в протоколе моего имени нет. Пусть ищут Миньку. Но есть Трефняк. Косноязычно, но достаточно понятно объяснит он про Когана, откуда он взялся. Следовательно, и про меня. Есть другие рюминские присоски. И есть сам Коган. Так бы, может, и не очень его слушали, но если исчезнет Минька — ого-го-го!

Нет, не годится. Поздно. Ничего не изменить. Комбинация сгорела, еще не начавшись толком. Рухнул Великий Заговор. И я вместе с ним. Скорее всего, никогда уже не состоится замечательное по своей задумке дело врачей-убийц и отравителсй. И задумщик его тоже вскорости кончится. Зазвенел пронзительно телефон, шваркнул наждаком по напряженным нервам. Минька, скривив свое лицо озабоченного поросенка, схватил трубку:

— Рюмин у аппарата… Есть… Слушаю… Здесь… Так точно… Сейчас передам… Слушаюсь!..

Положил медленно трубку на рычаг и деловито сообщил:

— Кочегаров тебя разыскивает — срочно к министру…

Потемнело в глазах, корень языка утонул в дурноте, страх сделал мышцы вялыми, кости прогнулись. «Может быть, застрелиться?» — мелькнула неуверенная мыслишка и сразу пропала. Потому что Минька обеспокоенно и обиженно спросил:

— Интересно знать: а почему министр вызывает тебя, а не меня?

Этот корыстный скот в сапогах и на краю гибели не понимал, что происходит! Он уже волновался из-за предстоящей несправедливости распределения заслуженных наград.

— Не беспокойся, Михаил Кузьмич, сегодня же тебя министр вызовет, — утешил я его. — И если ты сейчас любой ценой не получишь подписи Когана в протоколе, то тебе пришел шандец!

— Как же так?.. — удивился он.

— Вот так…

Я мчался по лестницам и коридорам, не мог остановиться, хотя правильнее было не спешить, не гнать, обдумать, что-то решить для себя. Но звериный голос во мне кричал, что ничего я решать больше не могу, что весь я отдан чужой всесильной воле и лучше не медлить, не мучить себя, а покориться ей сразу, броситься в нее с размаху, как в ледяную воду. И судьба сама решит: будешь ли ты завтра жив или окажешься в ванне с соляной кислотой — скользким месивом студня с остатками недосгоревшей волосни. Пролетел без памяти приемную-вагон, где привычно томилась золотая орда генералов; Кочегаров глянул на меня с усмешкой и ткнул большим пальцем себе за спину — на дверь страшного кабинета, и нырнул я туда, как в бездну. Абакумов за своим необъятным столом читал какие-то бумаги.

— По вашему приказанию прибыл, товарищ генерал-полковник!..

Он медленно поднял на меня тяжелый взгляд, и огромные его зрачки, поглотившие радужку, уперлись мне в лоб, как прицел.

Помолчал зловеще и надсадно спросил:

— Ну?..

Я пожал плечами.

— Как дела? — спросил Абакумов.

— Вроде нормально, — сказал я осторожно.

— Иди сюда…

На чужих, заемных ногах доковылял я до стола, а министр выдвинул ящик и достал оттуда маленький блестящий пистолет. И тут я, как Минька, подумал растерянно: почему же сначала меня, а не его? Абакумов подбросил на здоровенной ладони пистолетик, ловко поймал и неожиданно кинул мне его через стол. Взял я пушечку во вратарском броске и, не веря ушам, услышал скрипуче-насмешливое:

— Благодарю за службу… Личный подарок тебе…

И, не успев еще поблагодарить, я рассмотрел на рукоятке изящного браунинга гравировку: «КАПИТАНУ В. А. САПЕГЕ ОТ МИНИСТРА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ УКРАИНЫ П. МЕШИКА». И глядя в жуткие абакумовские зрачки, огромные, на кровянном настое белков, не мог понять: велит он мне застрелиться или действительно благодарит за службу. И что это за странный браунинг? Красивая пятизарядная игрушка. Дамский фасон. Никелированный, с чернью, на рукояти — накладки из слоновой кости. А на кости — «Сапега». Сапега. Кто такой? От Мешика. Личный подарок — теперь уже мне. Что это значит? Просто намек? Или пистолет должен как-то стрельнуть? Думай быстрее. Быстрее! Может быть, в этом браунинге спасение? «Сапеге от Мешика». Мы встречаемся с Мешиком в этом кабинете сегодня ночью. Он должен подтвердить мои слова. А подтвердив, написать рапорт на Крутованова. Так… А может, я должен из этого пистолета застрелить Мешика и чтобы подумали на Сапегу? Да нет, чушь какая-то…