– Ну что вы мне страсти нагоняете? Придумают бог знает что и других пугают. Уже по всей деревне переполох пустили.

– Ишь какая смелая! Сестрица-то моя, Ольга, тоже была отчаянная. А сложила головушку. На золото идешь, понимать надо. Если жилу ктой-то скрывал, знать, доглядывает за ней.

От ворот по ограде, заросшей кустами черемух и яблони-дички, шел Двоеглазов с ружьем, пригибая голову под развесистыми сучьями, – белобрысый, поджарый молодой человек. Таким вот когда-то был Демид…

Анфиса Семеновна, одернув полосатую кофтенку, почтительно встретила начальника партии:

– Беспокоюсь я, Олег Александрович: ладно ли, что Агния едет одна?

– Думаю, что ничего дурного не случится, Анфиса Семеновна, – сказал Двоеглазов. – Я вот принес Агнии Аркадьевне свою трехстволку – ружье надежное. И, кроме того, дал указание отряду Матвея держать постоянную связь с Агнией Аркадьевной. Они остановятся невдалеке от пасеки и пойдут потом следом.

Анфиса Семеновна поджала губы:

– Матвей-то не больно надежный.

Агния хотела возразить: неправда, мать не от доброго сердца говорит такое. Но, закусив губу, промолчала. Не в Матвее дело!..

– Езжай к воротам, – сказала Андрюшке.

Двоеглазов отдал Агнии трехстволку и показал, как с ней обращаться.

– С таким ружьем не страшно встретить ни медведя, ни сохатого, ни самого лешего. Верное дело. И помните: как мы с вами договорились, так и действуйте. Как только возьмете две-три пробы – если даже неудачные, все равно – немедленно уезжайте оттуда. Я вас буду ждать на Верхнем Кижарте. Там решим, что делать. Поддерживайте связь с отрядом Матвея. Да будьте осторожны. В патронташе полсотни патронов с пулями для нижнего ствола. Как только выедете в тайгу – стреляйте. Надо к ружью привыкнуть. И у Андрюшки есть ружье?

– Берданка. Она у нас тоже надежная, – усмехнулась Агния.

– Ну, Андрей Степанович, ты теперь за мужика. Береги мать, привыкай, – посоветовал Двоеглазов, осматривая притороченные сумы. – Что-то мало у вас сухарей. От Кипрейной до Верхнего Кижарта – немалый путь.

– Хватит. Завалим с Андрюшкой медведя да над костром накоптим мяса – вот и еда будет.

Тронулись в дорогу. Двоеглазов проводил Агнию и долго смотрел вслед: таежница! Побольше бы таких геологов партии!..

Лохматая тайга встретила путников волглостью хвойного леса, цветущим в низинах разнотравьем, гомоном пернатых обитателей.

Тайга, тайга!..

Шумишь ты днем и ночью, непокорная и щедрая кормилица медведей, маралов, сохатых, пушистохвостых белок, золотистых соболей и всякой живности. Не здесь ли звенят хрустальные ключи – истоки рек? Не в твоих ли недрах покоятся несметные сокровища?

Вольготно в тайге летом. По падям рассох и гор, по берегам малых речушек наливается жгучей чернотою смородина, черника, голубица. А в июле начинает красной осыпью вызревать малина! Чего тут только нет!

Кругом разлита сытая истома хвойного леса и разнотравья. А дикий хмель по чернолесью!

Зелен хмель в мае…

Проходит пора, и хмель набирает силу.

«Отцвел мой хмель», – думала Агния, глядя на тонкие побеги, спиралями вьющиеся вокруг черемух.

Думала и так и эдак. Боялась Демида, сторонилась, а втайне грезила о нежданной встрече. XIII

Остановились на ночлег на Маральем становище, километрах в пятнадцати от пасеки колхоза.

Когда Агния с Андрюшкой подъехали к стоянке, отряд Демида успел развести костер у холодноводного ключа.

– Давай, давай к нашему огоньку поближе! – приветствовал Матвей, шагая навстречу на своих длинных, как жерди, ногах.

Демид сидел возле костра и чистил рыбу. Мимолетный взгляд – будто сверкнула искорка во тьме и тут же потухла: Демид опустил голову и больше не взглянул на Агнию.

– Мы успели рыбы наловить, – сообщил Матвей. – Ленков и хариусов вытащили из Малтата. За каждого ленка, Агния, с тебя причитается по грамму золота.

– Не дорого ли берешь, Матвей Васильевич?

– Эге! Попробуй, налови.

Андрюшка, разминая ноги, недовольно буркнул:

– Нужны нам ваши ленки и хариусы. Ешьте их сами.

– Ого! – Матвей уставился на Андрюшку, как аист на ящерицу. – Вот ты какой…

Агния тем временем расседлала лошадей. Матвей помог ей спутать их, отвел на лесную прогалину на подножный корм.

Андрюшка усердно таскал сухостойник. Он надумал развести свой костер – у чужого не греться, тем более – возле Демидова огонька.

Щупленький Аркашка Воробьев в брезентовом плаще, до того длинном, что полы тащились по земле, пригласил Агнию поближе к костру, но Агния, скупо поблагодарив, отошла к своим вьюкам и там помогла Андрюшке развести огонь.

Матвей сперва наблюдал молча, потом возмутился:

– Да вы что, единоличники или как? Негоже потакать парню, Агния. Он же тебе шагу не даст ступить. А по какому праву, спрашивается. Ты кто такой, Андрюшка? Тля, и больше ничего. Если поехал с геологами – держись плечо к плечу. Не сопи себе в воротник. Моментом затуши костер. Одного хватит на всю тайгу.

– Мне какое дело до вашего костра? – окрысился Андрюшка.

– Да ты на какой земле живешь? Соображаешь? Геологи мы… у нас такой закон: все за одного и один за всех. Ишь ты, единоличник!

Агния заступилась за сына, наотрез отказалась от наваристой ухи, чем вконец испортила настроение Матвею.

– Попомни, Агния: вырастишь еще одного угрюмого кержака. Наломает он тебе шею.

Демид поглядывал на Агнию от старой пихты. Стоял во весь рост, прямой и высокий, белоголовый, с черным кружком на глазу, в теплом бушлате и болотных сапогах, и о чем-то думал. Может, осуждал Агнию? Смеялся над ее материнской слабостью? Пусть смеется! Он ведь не растил детей, да еще от разных отцов на глазах у всей деревни.

Но Демид совсем не о том думал. Агния, вот она рядышком. Подойти разве, поговорить? Плевать на Андрюшку. Надо бы ей сказать, Агнии, что он, Демид, совсем не тот, каким был когда-то. «Внутри у меня, кажется, все перегорело и потухло. Не могу я теперь навязываться к ней на шею. Огня из воды не высечешь. И ей нелегко будет со мной, и мне невесело. Так и сказать надо». И вдруг, так не ко времени, вспомнил распахнутые глаза Анисьи. Знал: не для него горит Уголек, и все-таки радостно, что на земле живет Уголек. «Эта Анисья теперь для меня как заноза в сердце. С ума сошел!..»

Если бы Агния знала, о чем думал Демид!..

Легла ночь. Волглая и мягкая, духмяная, настоянная на таежной растительности. Низина наполнилась пойменной сыростью. Дым от костра не поднимался вверх, а стлался по земле.

Потрескивали еловые сучья. Агния глядела на раскаленные головни и никак не могла отогреться. Что-то знобило ее, точно она искупалась в ледяной воде. И сердцу больно, будто оно предчувствует беду. Вот он,