— Это новая, ограниченная коллекция, — залепетал Август, потягивая кофе из фарфоровой чашки, — из самой Японии, между прочим!

Вспомнила, как в один солнечный, но ветреный день Себастьян неловко заправил мне за ухо волосы, и на своей щеке я почувствовала грубую кожу его ладони. Он поделился тем, что вынужден тренироваться без перчаток, поскольку его старые уже совсем не спасают от мозолей и заноз. Это будет идеальным подарком!

Новые перчатки выглядели так качественно и дорого, что я боялась их даже потрогать, но Август жестом подозвал одну из девушек-помощниц, и она с удовольствием показала мне товар ближе. Когда же я решилась их пощупать, то приятно удивилась мягкости кожи, а также нежному бархату внутри — уже представляла, как Себастьяну будет в них удобно тренироваться и играть в предстоящих матчах.

Цена, конечно, стояла заоблачная — я бы не смогла расплатиться с Августом и тремя своими стипендиями, но, отложив мантию до лучших времён, взяла перчатки под расписку: согласно ей, буду платить по чуть-чуть аж до марта.

Несмотря на это, возвращалась в гостиную счастливая-пресчастливая, что в один день нашла подходящие подарки для обоих именинников.

Мечтательно улыбаясь своим воспоминаниям о покупках, я повернулась к Сэллоу и на выдохе, вставая с земли, произнесла:

— Конечно, приду.

Он подскочил следом, ошеломлённый, будто не ожидал, что я соглашусь. Я, развеселившаяся не на шутку, расхохоталась и побежала вниз по покрытой травяной шапкой поляне. Путалась в ногах, заливалась смехом то ли от скорости, то ли от ощущения погони, когда улавливала звуки семенящих шагов Себастьяна сзади. Хотелось стиснуть весь мир в объятья и расцеловать каждую травинку, каждое облачко в его надутые и мягкие щёки.

Занырнула за дерево и стала исподтишка смотреть за Себастьяном, сдерживая внутри целую бурю разномастных эмоций и чувств.

Осень — моё любимое время года. Бордовый цвет, все оттенки красного.

Окоченевшими пальцами я дотрагивалась до подёрнутой влагой листвы, будто до крови. Её металлический привкус оседал на языке, и я думала о Себастьяне. О всех его демонах.

Страшно. Непредсказуемо. Опасно.

Сердце заходилось одновременно в ужасе и трепете перед его силой, волей и целеустремлённостью. Убийство не может быть оправдано, но то, с какой воинственностью он сражался за спасение сестры, не могло не восхитить.

Красные листья охотно подставляли свою гладкость пальцам, и я представляла, что глажу его по щеке. Веснушки, как крошки, упали бы мне в ладонь, и я бы ссыпала их себе в карман и так бы и ходила — с частичкой его рядом, за пазухой.

Стоит там такой потерянный, испуганный — прямо как в той пещере. Стук его палочки о каменный пол раздался в ушах, и я поёжилась. Он не хотел этого делать, но сделал. Сделал, не обдумав. Или, что страшнее, тщательно обдумав. Чего ещё от него стоит ждать?

***

Спина Амелии стремительно отдалялась, а её звонкий смех становился всё тише по мере того, как она спускалась дальше по поляне. Красно-оранжевый грейпфрутовый сок уходящего солнца сочился с рассечённого облаками неба и завораживающе красиво стекал на её каштановые волосы.

От этого зрелища щемило в груди, и я бежал изо всех сил, чтобы поскорее догнать Амелию и что-то ей сказать. Что именно — не знал, но чувствовал, что-то рвётся из горла истерическим смехом или глухим кашлем.

Сначала эта беготня меня веселила, и я даже дал ей фору в несколько секунд, чтобы подольше насладиться открывающейся передо мной картиной, но, когда в один момент потерял её из виду, начал паниковать.

Каждый день после её возвращения из Лондона я старался не спускать с неё глаз — будто боялся, что она снова куда-то исчезнет. Проклинал чёртово расписание, при котором у неё могли быть перерывы, а у меня в это время занятия. И пропустить нельзя — после моей выходки в день поэтического вечера с переводом в Ильверморни, Матильда гораздо внимательнее следила за моими поведением и успеваемостью.

Каждый раз, когда Амелия терялась в толпе или просто, дурачась, пряталась, у меня заходилось сердце: где она? Куда пропала? Кто её снова от меня забрал?

Я самостоятельно, своими собственными руками могу её от себя оттолкнуть в любой момент. Разозлиться, приревновать, вспылить — и вот она уже убегает от меня, путаясь в ногах. Каждый раз, когда я думаю о том, на что способен в гневе, мою душу будто клюют сотни тысяч остервенелых воронов. Я убийца и до сих пор не вышел из этой роли.

Сейчас, стоя на крутом склоне и увязая пятками в размокшей от дождя земле, я хотел выть от досады: Амелию не было видно нигде: ни в высоких деревьях внизу, ни у радостно бегущего ручья, ни среди редевших домов сзади.

— Бу! Испугался?! — она подбежала бесшумно сзади под дезиллюминационным заклинанием и хлопнула меня по плечам. Я, вмиг ослабевший, рухнул коленями прямо в чавкающую почву.

— Мерлин! Никогда больше так не делай, слышишь? — сам не понимая, что делаю, обхватил её лодыжки пальцами, словно запястья, и смотрел снизу вверх, как слепой щенок, который потерял мать. — Никогда!

— Себастьян, ты чего? — она опустилась рядом и обеспокоенно заглянула в глаза. — Я думала, будет весело…

Стало стыдно за свою слабость, за свой страх, за то, что испортил ей настроение — она ведь так хохотала, как никогда до этого! Её румяные щёки подсвечивались ласковыми лучами солнца, а растрепавшиеся от бега волосы источали лимонный аромат. Я бы остался в этом мгновении навечно, наслаждался бы им, упивался, но никогда бы не насытился вдоволь.

Завтра у нас с Анной день рождения, но впервые за последние годы я по-настоящему счастлив этому празднику. И не потому, что будет большая вечеринка с кучей подарков и веселья. Амелия. Там будет она. И я не мог дождаться наступления завтрашнего вечера, чтобы вновь увидеть её и сделать кое-что приятное.

На следующий день после выдачи стипендии я воспользовался моментом, когда Амелия делала домашку в библиотеке, и вырвался в Хогсмид, чтобы купить ей мантию и шарф.

Блуждал там уже сорок минут — перерыв подходил к концу, а я купил лишь тёплую мантию, а все шарфы, которые попадались на глаза, были совсем не тем, что я представлял себе в голове!

Наконец, когда я дошёл до самой крайней палатки, мой взгляд упал на разложенные на небольшом прилавке шарфы: один краше другого, и все такие разные, что разбегались глаза. Жёлтые, зелёные, фиолетовые,