– Слушаюсь. Когда я должен выехать?

– Медлить нельзя. Вылетите завтра на рассвете, А сегодня вечером заходите ко мне, мы с вами кое-что продумаем. Нужные документы я вам вручу.

И когда дверь за Бондаренко закрылась, Тарханов указал полковнику Соколову на кресло у стола:

– Ну, а мы с вами, Иван Иванович, давайте займемся предстоящей операцией. Садитесь вот сюда и постарайтесь вспомнить все, что вы знаете о шпионской организации генерала Гелена и о ее связях с разведкой Аллена Харвуда.

– Ты слушаешь меня, Швальбе?

– Так точно, господин майор.

– Ты, кажется, вообразил, что в разведке генерала Гелена можно ничего не делать?

– Никак нет, господин майор. Я занят Рихтером. На этот раз я сам, лично, выполню приказ…

– Фюрера? – Грин расхохотался.

– Так точно, господин майор. На генерала Дрейнера была возложена обязанность проследить… Теперь он повторил мне приказ Гитлера.

– Когда же ты покончишь с этим делом, Швальбе?

– Сегодня, господин майор.

– Та-ак… Но Рихтер – твой старый долг. Меня лично сейчас больше занимает Макгайр. С ним надо спешить. Ты хорошо помнишь, о чем тебе говорили сегодня?

– Так точно, господин майор. К проведению операции с Макгайром я приступаю.

– Когда?

– Сегодня же, господин майор.

– По-моему, твой план хорош, – похвалил Грин и вышел из автомобиля. – Действуйте, – бросил он на прощание.

Машина тронулась дальше. Швальбе развалился на заднем сиденье.

– Вилли, Мольткештрассе, сто десять, – дал он новый адрес шоферу.

Русоволосый юноша, сидевший за рулем, слышал разговор Швальбе и Грина. «О каком фюрере шла речь? – думал Вилли. – Неужели о Гитлере?» В семье Швальбе культ фюрера был незыблем. Но что за приказ? И кто такой Рихтер? Этого юноша не знал.

Машина пересекла добрый десяток улиц и наконец остановилась у небольшого дома, скрытого густой зеленью.

– Я сейчас, – Швальбе с трудом вылез на тротуар. Красивая, элегантно одетая женщина встретила его у калитки.

– Я жду вас, Швальбе, – в ее голосе слышалось нетерпение. – Вот мои чемоданы. – Женщина сделала широкий жест, и два дюжих молодца, отнюдь не похожие на профессиональных носильщиков, потащили за ней чемоданы, на которых красовались разноцветные наклейки с наименованиями далеких городов: Буэнос-Айреса, Монтевидео, Гаваны, Нью-Йорка…

– Садитесь, фрейлен Цандер. – Швальбе услужливо распахнул дверцу автомобиля. – Я приготовил вам отличный номер в «Адлоне».

Через минуту машина тронулась дальше, но вовсе не к гостинице «Адлон». Вилли слышал обрывки разговора. Цандер сказала:

– Прайс настаивает на своем…

– Тебе досадно или ты боишься провала? – спросил Швальбе.

– Брось болтать! Я свое сделаю. Но знаешь ли ты, что это за штука – «план Дрейнера»?

– Догадываюсь, – недовольно буркнул Швальбе. – Но нас с тобой это не касается, Ильза. Им виднее… Значит, в случае неудачи с Гроссом тебе опять…

Цандер перебила:

– Я не вижу пока для себя перспектив.

– Тебе просто не верится, что ты снова будешь ходить с хлыстом, как тогда в концлагере?

– Да…

Машина вылетела на тихую широкую улицу и остановилась на углу. Швальбе вылез на тротуар и привычным движением поправил в кармане пистолет.

– Тебе хочется обязательно дождаться меня здесь? – спросил он спутницу, и в его голосе Вилли уловил страх.

– Да, – ответила женщина.

Швальбе ушел. Было уже поздно. Позолоченное звездной пылью ночное небо распростерлось над городом.

Вилли сидел, положив руки на руль, и думал о женщине, которая позади него курила сейчас одну сигарету за другой. Вилли мог поклясться, что когда-то он уже видел ее, но тогда она была иной, совсем иной. Однако, где и когда встречался с ней – этого он не мог вспомнить, по-видимому, это было давно. Юноша начал вспоминать краткие годы своей жизни… Как всегда, эти воспоминания начинались с врезавшейся в память сцены: огромный, залитый грязными лужами двор концлагеря, серый забор, колючая проволока, вышки с пулеметам и толпы оборванных, разутых, изможденных людей. Вилли держится за платье женщины, в широко открытых глазах которой застыл ужас. Потом появились эсэсовцы из охраны лагеря, овчарки на сворках… Кто-то схватил мальчика и отбросил в сторону. Страшные крики поднялись над толпой заключенных, и больше Вилли ничего не помнил. С тех пор он жил в семье эсэсовца Швальбе. Его старательно обучали русскому языку, который казался удивительно знакомым и легким.

Дети из соседних домов никогда не играли с Вилли – они относились к нему враждебно. Какие-то невысказанные обидные мысли читал мальчик и во взглядах взрослых людей, с которыми ему приходилось общаться. Ему хотелось иногда осмыслить все, что мучило и угнетало его, но и этого он не мог сделать – он знал только то, чему его учил Швальбе. А тот не раз говорил ему, что на востоке Европы и где-то в Азии живут русские – проклятие всего человечества, те самые люди, из-за которых оказалась каким-то образом сломанной и судьба маленького Вилли. Швальбе обещал ему помочь «за все расплатиться» с русскими.

Шли годы. На улицах заиграли военные оркестры, толпы молодчиков раза в два старше Вилли горланили воинственные песни того недавнего прошлого, о котором он ничего не знал… Вилли стал шофером своего приемного отца.

Но где же он все-таки видел эту Ильзу Цандер? Снова и снова память возвращала его к тому страшному часу, к тому, что в течение многих лет он считал навязчивым видением… И всегда было одно и то же: крики, от которых останавливается сердце… его оторвали от женщины… Но полно, так ли? Чувствуя непонятное волнение, юноша сейчас снова и снова мысленно возвращался к залитому грязными лужами двору. Нет, теперь он чувствует – там произошло что-то такое, чего его детская память не сохранила. Но что же? Он обязательно должен вспомнить – и именно сейчас!

Вот он как бы снова слышит отрывистые и резкие, как собачий лай, слова команды, видит охранников – они колотят прикладами автоматов направо и налево… И – вот оно! Молодая женщина в форме остановилась в двух шагах от мальчика, это она хлыстом указала на него охранникам. Ребенок посмотрел в глаза женщины – в них были холод ненависти и пустота. Ребенок видел ее раньше и знал, она – главный врач, доктор, но она не лечила больных, а составляла из них большие партии, которые эсэсовцы увозили из лагеря в Освенцим и Майданек.

Юноша вздрогнул. Вот она, эта женщина, указавшая на него хлыстом, сидит позади него… Это, несомненно, она! Но если это так, то мучивший его все эти годы кошмар оказывался не видением, а явью, реальным эпизодом из его, Вилли, жизни. Вилли? Он силится вспомнить, как называла его та женщина во дворе концлагеря, и не может… У него было другое имя. Юноша чувствует, что у него кружится голова, – для того, чтобы во всем разобраться, нужно время.