– Зачем писателю нога… Оставьте голову да правую руку…

– А ты все шутишь!

– Как там наши ребята?

– Почти всех, слава богу, удалось вывезти. Только Кырля без вести пропал. А Урицкий молодец! Воюет в интернациональном отряде пулеметчиком. Лихой парень. Отсюда собирается в Югославию податься…

– Как Катька?

– Ничего. Она-то нигде не пропадет. При первых выстрелах сбежала и кассу с собой успела прихватить. А вот Валечку изнасиловали. – Верещалкин едва не разрыдался.

Кто такая Валечка, Костя не знал даже приблизительно, однако сочувственно кивнул. Остатка сил ему могло хватить слов на двадцать, не больше, и он тихо попросил:

– Нагнись… Ниже…

– Ну? – борода Верещалкина уже щекотала ему лицо.

– У меня в кармане адрес. Очень тебя прошу, найди эту девушку. Скажи, чтобы ждала меня. А если умру, помоги ей чем сможешь… Обещаешь?

– Постараюсь, – ответил Верещалкин без особого энтузиазма.

– Уж постарайся… А не то я тебя найду. Не на этом свете, так на том…

– Конечно, найдешь! Через месяц будем водку вместе пить.

– А ведь это я во всем виноват, – закрыв глаза, прошептал Костя.

– В чем виноват? – Верещалкину, чтобы слышать, пришлось приложить ухо к губам Кости.

– Во всем… В беде этой… В твоих неприятностях… В смертях, в слезах… Мне нельзя любить. А я вас полюбил… Вот такая я сволочь…

– Уносите! – Верещалкин махнул кому-то рукой. – Бредить начал!

Местные хирурги Косте Жмуркину ничем помочь не смогли. Пока он исповедовался Верещалкину в своем страшном грехе, шальная ракета класса «земля – земля», запущенная своими же, накрыла госпиталь.

Его едва успели погрузить в санитарный вагон последнего отходящего поезда, однако на ближайшей узловой станции, уже совсем в другой стране, сняли и сначала даже не знали, куда отвезти – в морг или в реанимацию.

К счастью, все обошлось. Удалось сохранить и жизнь, и ногу. Каких мук это стоило Жмуркину, знал только он один.

Домой Костя возвращался уже поздней осенью, исхудавший, как медведь после зимовки, и совсем седой. Вся одежда на нем была с чужого плеча.

В его родном городе многое успело измениться – и цены, и деньги, и власть, и даже форма у милиции. За благополучное возвращение стоило бы выпить, и Костя первым делом направился в привокзальный магазин. Трость, без которой он теперь и шага не мог ступить, придавала ему некоторую солидность.

Очередь в винно-водочный отдел была приличная. Последним в ней стоял доморощенный поли-тик и частный издатель Рабинович. Не было уже на нем ни золотой цепи, ни драгоценного перстня, ни неброского прикида от Армани. В данный момент он тщательно пересчитывал кучу мелких бумажных купюр, из тех, что только на паперти подают.

– Добавить? – вежливо поинтересовался Костя.

– Отвали! – Рабинович мельком глянул на него и, похоже, не узнал.

– Зря отказываешься, – продолжал Костя. – На армянский коньяк у тебя точно не хватит.

– Что? – Рабинович недоуменно уставился на него. – Э-э-э… Гражданин Кронштейн, если не ошибаюсь?

– Он самый.

– Изменился ты…

– Могу и тебе сделать тот же комплимент. Как поживает «Эпсилон»?

– Никак. Нет уже «Эпсилона». Обанкротился. Все с торгов ушло. Еще и должны остались.

– Как же так могло случиться? – Голос Жмуркина непроизвольно дрогнул, как у преступника, чья вина вылезла вдруг наружу.

– Зарвались… Деньгами сорили без счета. Не на того политика ставку сделали. Ссуды давали не тем, кому нужно… Да и наелся уже народ этим Руби Роидом. Тиражи до минимума упали.

– Извини. – Костя направился к выходу.

– За что извинить? – не понял Рабинович. – Подожди! На бутылку вина наскребем!

– Нет, извини. – Костя непроизвольно втянул голову в плечи. – Нельзя нам с тобой общаться. Боюсь, как бы хуже не стало.

– Мне хуже уже не станет!

– Не обольщайся…

Килька, уже давно превратившаяся в кашалотиху, встретила его истерическими воплями:

– Где ты, старый козел, пропадал столько времени? Хоть бы весточку семье прислал! Я уже тебя с жилплощади выписать собралась! Болтаешься неизвестно где, а у твоего сына, между прочим, дочка родилась.

– Я рад за него, – буркнул Костя, которому его родное жилье казалось теперь чужим.

– Рад он, видите ли! – Килька всплеснула руками. – Лучше бы денег внучке на крестины дал, алкоголик проклятый! Все небось пропил!

– Отстань! – Костя так глянул на нее, что Килька от греха подальше смылась на кухню.

В старой записной книжке он отыскал номер квартирного телефона Верещалкина и долго накручивал диск. Ответила ему Катька. Не вдаваясь в подробности, она сообщила, что Верещалкин здесь больше не живет и звонить ему следует совсем по другому номеру. Едва только Костя успел записать его, как Катька без предупреждения оборвала разговор.

До бывшего директора ТОРФа удалось дозвониться только под вечер.

– Жмуркин! – обрадовался тот. – Вот не ожидал! Мы тебя как-то потеряли из виду.

– Какие новости? Вы что, разошлись с Катькой?

– Она со мной разошлась. Отсудила и квартиру, и машину, и счет в банке, и все барахло. Я семь судебных процессов пережил, представляешь? Теперь гол как сокол. Кормлюсь тем, что сочиняю жизне-описания местных боссов.

О том, что война кончилась (притом – абсолютно безрезультатно, если не считать, конечно, жертв и разрушений), Костя уже знал из газет, поэтому он сразу перешел к делу, ради которого, собственно говоря, и звонил сейчас Верещалкину.

– Ты мою просьбу выполнил?

– Какую? – насторожился тот.

– Девушку нашел?

– А-а… Я думал, ты про нее давно забыл.

– Нет, не забыл.

– Понимаешь, какие пироги… – Верещалкин замялся. – Пропала она. Вместе со всей родней. Возле их хутора десант высадился. Вот его и накрыли из установок залпового огня. Так все перепахали, что сейчас там и пырей не растет… Пустыня Калахари… Жмуркин, ты куда пропал? Алло!

Но Костя уже отшвырнул телефонную трубку, вслед за которой улетел и аппарат. На шум из кухни выглянула Килька.

– Ты что себе позволяешь, пьянь! – протявкала она. – Если залил зенки, так веди себя пристойно!

– Убью! – не выдержал Костя. – Изыди! Исчезни!

– Вот как! Сейчас ты сам исчезнешь!

Даже не сняв домашних тапочек, Килька помчалась в опорный пункт милиции, где ее по старой памяти изредка трахали, если не подворачивалось другой, более достойной кандидатуры. На этом основании она считала себя важной персоной, находящейся под особой защитой закона.