— Ну чем тебе заниматься? Разве что сидеть здесь, в портике, и жалеть себя? — не сдавался брат. — Сегодня холодно. А там дают лепешки и теплое пиво.

— У меня все хорошо. И потом, в театре так много работы…

— Во время праздника? Даже Витрувий сейчас отдыхает.

— Надо кое за чем присмотреть, — солгала я. — Это важно.

Александр понимал меня, как никто другой.

— Селена, ты беспокоишься из-за театра больше, чем сам Марцелл. Он, может, всего разок туда и заглянет.

— Ну и что! — рассердилась я. — Это мой труд, мой собственный замысел. Витрувий мне доверяет, и я прослежу, чтобы все было исполнено в точности. Не останавливать же работу из-за дурацкого римского фестиваля!

Кое-как удалось убедить Октавию отпустить меня под охраной пары преторианцев. Я захватила с собой альбом, хотя не собиралась делать наброски. Хотелось просто укрыться от суматохи, тихонько присесть и вспомнить, насколько проста была жизнь до всех этих помолвок, свадеб и горькой зависти. Я отказалась срезать путь, как предлагали охранники, — лишь бы не видеть Молочной колонны, у которой когда-то оставили дочку Горации. Зима выдалась бесснежная, но серые тучи все-таки заслоняли солнце, окутав улицы мрачной пеленой. Оказавшись на месте, мои провожатые забеспокоились, как бы не начался ливень, и отдали мне единственный зонт, а сами остались ждать под сенью арок.

И вот я вступила в пустой театр. За последнее время здесь многое было сделано: амфитеатр для десяти с лишним тысяч зрителей; сцена, которую предстояло покрыть мозаиками; три яруса арок, поддерживаемых колоннами каждого из греческих стилей: сперва дорического, потом ионического и, наконец, коринфского. Я ежедневно ходила сюда почти целый год — то с Витрувием, то с одной лишь охраной — и наблюдала за тем, как работают зодчие. Я выбирала росписи, придумывала мозаики, и никто надо мной не подтрунивал, потому что наставник дал всем понять: для театра моя персона, пожалуй, так же важна, как и сам Марцелл.

Приблизившись к сцене, я провела рукой по краю. Дерево было гладким и не занозило пальцы. Тогда я села и стала смотреть на амфитеатр. До завершения оставались годы упорной работы. За это время юноши-зодчие превратятся в мужчин, как и я превратилась из девушки в зрелую женщину. Вспомнилось вдруг, сколько радости мне доставило предложение Марцелла заняться этим театром. Тогда казалось, что это знак особого расположения. Наверное, так и было, да только совсем в ином смысле. Театр вообще не имел для него значения. А завтра Марцелл назовет Юлию своей женой. И перенесет ее через порог их дома, и она прижмется мягкой щекой к его груди. А когда свежеиспеченный муж развяжет невестин пояс, у них начнется новая жизнь. У меня защипало глаза. Вдруг впереди возник знакомый силуэт, и я быстро вскочила.

— Что ты здесь делаешь?

Юба улыбнулся и подошел ко мне.

— Заметил охранников у дверей и подумал: может, внутри что-нибудь стряслось? А это всего лишь ты явилась выплакать свои горести. Похоже, каждой трагедии нужна своя сцена.

— Я не плакала! — вырвалось у меня.

Нумидиец поднял брови.

— Значит, ошибся.

— Мне нужно закончить последние чертежи. Вот здесь, — у меня неубедительно дрогнул голос, — потребуется мозаика.

Я решительно соскочила со сцены и уже собиралась уйти, как вдруг меня осенило.

— Знаю, зачем ты здесь! Следишь за мной по приказу Августа!

Юба лишь рассмеялся подобной глупости.

— Думаешь, мне сейчас больше не на что тратить время?

— Тогда почему ты не собираешь вещи, чтобы сесть на ближайшее судно до Мавретании?

Я запоздало прикусила язык.

Отступив на шаг, Юба тихо ответил:

— Может быть, у меня здесь остались дела. Может быть, перед отъездом надо пристроить на хорошие места всех своих рабов.

Он развернулся, пошел к охранникам, и они принялись беседовать о войне в Кантабрии, не обращая внимания на меня. Наконец я сама попросилась обратно на Палатин, и мы вчетвером вернулись, не проронив ни слова.

Свадьбу справили так, что даже самым богатым торговцам хватило пищи для разговоров на долгие годы. Многотысячная толпа заполнила виллу от триклиния до садов, согретых в зимнюю стужу пылающими угольными жаровнями и озаренных сиянием фонарей над каждой дорожкой среди ароматных роз. Между колоннами ветер трепал отрезы шелков золотого и ярко-синего цвета. Рабыни в прелестных одеждах плавно скользили среди гостей, предлагая сенаторам лучшего хиосского вина. Когда Марцелл надел на палец Юлии золотое кольцо с изумрудом, ликующий возглас гостей, прогремевший на вершине холма, донесся, должно быть, до самого Большого цирка. Брачный пир продолжался вплоть до третьей ночной стражи.

— Скоро наступит и наш черед, — зловеще проговорил мой брат, полулежа вместе со мной в триклинии.

Волосы Александра мягко блестели при свете масляной лампы. От меня не укрылось, какими глазами Луций смотрел на него через комнату.

— Может, Октавиан вообще не вернется, — сказала я.

Брат не разделил этой слабой надежды.

— Значит, Ливия позаботится обо всем из Иберии. Каждую неделю Октавия получает от нее письма. А мы с тобой знаем, что случится через семь дней.

Нам обоим исполнится по пятнадцать. Александру пора готовиться к празднику в честь своего совершеннолетия во время либералий. А я начну привлекать внимание будущих женихов. В таком возрасте даже самым строгим отцам приходится отпускать от себя дочерей. Я скомкала в пальцах салфетку.

Юлия и Марцелл довольно смеялись, упоенные собственным счастьем. Наконец муж поднял молодую на руки и тронулся к вилле в сопровождении длинной процессии. Невеста нечаянно поймала мой взгляд, и улыбка на ее губах как-то страдальчески дрогнула. Конечно, бедняжка подумала о своей матери. Поднявшись из-за стола, я сжала ее ладонь и шепнула:

— Однажды ты станешь императрицей…

Лицо Юлии просветлело. Марцелл понес ее дальше, а я вознесла беззвучную молитву Исиде и Серапису: пусть эти двое всегда будут счастливы. Время от времени Юлия проявляла щедрость и доброту, а я отплатила одной лишь ревностью. Может быть, муж наконец одарит ее любовью и лаской, которых несчастной недоставало в детстве из-за разлуки с родной матерью?

— Идешь? — обратилась я к Александру.

— Нет. Что там веселого?

В глубине души я была ему благодарна. Любопытно было взглянуть на виллу Марцелла, но видеть, как он развяжет пояс невесты и опустит ее на брачное ложе под непристойные песни и насмешливый храп гостей?

— Ладно, тогда я — спать.

— Не дожидайся меня, Селена.

— Да ведь снаружи почти рассвело!

Брат улыбнулся.

— Еще не все амфоры хиосского выпиты.

Проснувшись утром, я бросила взгляд на его постель. Она так и осталась несмятой.