– Что ты от меня хочешь? Что я, по-твоему, должна делать? Я жду тебя почти шесть месяцев. И за все это время ни разу тебя не видела. Я ждала, когда врачи справятся с раком твоей жены. Когда станет лучше Жюли. Теперь Софи грозится тебя проклясть, а у жены неблагоприятная реакция на облучение. Ты так от них и не переехал. Мы встретились с тобой в феврале. Ты просил меня подождать до июня. Я ждала. Потом до сентября. Сейчас уже почти октябрь. А тебе опять нужно время. Если бы ты хотел уйти, ты бы ушел. Мог бы точно так же заботиться обо всех, живя в своей собственной квартире. Чтобы проявлять о них круглосуточную заботу в соответствии с миссией Красного Креста, нет никакой необходимости жить с ними под одной крышей. Мы не виделись с тобой с апреля, Жан-Шарль. – Тимми чуть было не сказала, что ждет от него ребенка, но вовремя спохватилась. – Я чувствую себя последней идиоткой. Я даже не твоя любовница. Я просто голос, с которым ты разговариваешь по телефону, а сам тем временем продолжаешь жить со своей семьей. Может быть, тебе трудно сказать мне, что все кончено. А я думаю, все кончилось уже давно. У тебя просто не хватало духа признаться мне, а у меня не хватало духа это услышать. А теперь уже все равно. Я тебя люблю. Я никогда никого не любила так, как люблю тебя. Но больше в эту игру я играть не буду. Тебе больше не нужно изобретать предлоги и отговорки. Твоя жена и дети могут перестать попадать в аварии и болеть тяжелыми болезнями. Софи может перестать угрожать тебе, что прыгнет с крыши. Все, с меня довольно.

Тимми захлебывалась рыданиями, ее голос прерывался. Жан-Шарль окаменел. Он всегда боялся потерять Тимми, и вот сейчас она ему говорит, что все кончено. Он всего лишь просил еще немного времени, хотел решить еще какие-то свои проблемы и оставить семью, когда у всех все наладится. Почему она не захотела этого понять? Наверное, потому, что не любит его. Он был ошеломлен и раздавлен так же, как и она. А она нанесла ему свой последний удар. Тимми хотела быть уверенной, что, когда он узнает о ее ребенке, он не заподозрит, что этот ребенок – его. И убедить его в этом можно было только одним способом: сказать ему, что отец ребенка – кто-то другой. И так Тимми и сказала, ясно и просто.

– Все это уже не важно, Жан-Шарль, – произнесла Тимми холодно. Она принудила себя произнести эти слова, сжечь за собой все мосты, чтобы отрезать путь к отступлению. Ей больше не нужны его обещания, она больше не хочет надеяться. Да и надеяться ей не на что, теперь она это знает. Она даже не знает, любил ли он ее на самом деле. Если и любил, то не настолько, чтобы ради нее разрушить свой брак, тот самый брак, который, по его словам, умер задолго до того, как в жизни Жан-Шарля появилась Тимми. Видно, не совсем этот его брак умер, раз он продолжает его сохранять, а она, Тимми, одна и носит их ребенка. Но сейчас она положит всему конец, и навсегда. Никогда он не уйдет из дому, она это знает, и вся эта путаница будет бесконечно тянуться, тянуться… Нет, не будет. Тимми не допустит. Она больше никому не позволит бросить себя. Она сама уйдет. Уйдет с гордо поднятой головой, пусть ее сердце разорвалось и истекает кровью. – Я встречаюсь с другим, – сказала она, одним смертельным ударом убивая и его, и все, что они созидали восемь месяцев. – Вообще-то я начала встречаться с ним еще в апреле, – добавила она и болезненно вздрогнула, услышав, как Жан-Шарль негромко ахнул. Ее удар попал в цель, но она этого и добивалась. Если у нее кто-то есть, и есть уже давно, то, узнав, что у Тимми родился ребенок, – а Жан-Шарль об этом обязательно узнает, – он никогда не подумает, что отец этого ребенка – он. Когда у Тимми родится ребенок, об этом будут кричать все газеты и журналы. Сенсация номер один: «Тимми О» – мать-одиночка! И Тимми защищала себя сейчас от Жан-Шарля. Она должна была это сделать, какую бы боль им обоим ее решение ни причинило. И боль оказалась непереносимой.

– Вот как… Я не знал… – проговорил он дрожащим голосом. – Знаю, ты мне не веришь, но я в самом деле старался выпутаться из этой передряги и быть с тобой. Откуда мне было знать, что у жены обнаружат рак, что моя дочь такая дурочка, что сядет в Италии в машину со своим пьяным дружком, что у жены будет такая тяжелая реакция на облучение… И что Софи перестанет злиться на меня, надо только дать ей немного времени, чтобы успокоилась… Тимми, ты должна была сказать мне, что встречаешься с другим. Так было бы честнее. Видно, в Голливуде другие представления о нравственности, чем у меня. Если бы что-то подобное случилось со мной, у меня хватило бы чувства собственного достоинства рассказать обо всем тебе. Я все это время любил тебя и договорился с тобой не встречаться этим летом по одной-единственной причине: я не хотел втягивать тебя в эту тягостную передрягу и надрывать тебе душу, пока я выхожу из нее, как подобает честному и порядочному человеку, и я очень сожалею, что у меня это заняло больше времени, чем я тебе обещал. Жизнь не всегда подчиняется нашим расчетам. Я сделал все, что мог. – Жан-Шарль тоже плакал. – И я тебя люблю. Я правда тебя люблю! Мне и в голову не приходило, что, если я замешкаюсь, ты ляжешь в постель с кем-то другим. Долго ли ты ждала? Неделю? Две? Мы виделись с тобой в апреле, значит, этот другой у тебя появился, едва я успел уехать. Как ты только могла… – с тоской сказал он. Было такое чувство, как будто она вонзила ему в сердце нож. Так оно и было на самом деле. Но и его нескончаемые отговорки разбили сердце ей. Их любовь превратилась в воображаемый роман с человеком-невидимкой, и на продолжение этой абстракции ее не хватило. Да, конечно, он был полон благих намерений, но поступал по отношению к ней несправедливо. А сейчас Тимми была намеренно жестока с ним. Оба были в чем-то виноваты, и обоим было непереносимо больно. А еще скоро родится ребенок, о котором Жан-Шарль ничего не знает, и у этого ребенка не будет отца. В этой игре три человека получили тяжелые травмы.

– Ты говорил, что уедешь, но так до сих пор и не уехал, – чужим голосом парировала Тимми.

– Я не успел. Я хотел посмотреть на следующей неделе три квартиры вместе с тобой. Или в те дни, когда мы встретимся, – сказал он несчастным голосом.

– Мы бы никогда не встретились, – отрезала она. – Тебе кажется, что встретились бы? Не знаю, может быть, ты и в самом деле в это верил. Но у тебя появилась бы еще тысяча и одна отговорка, чтобы ничего не менять.

– Может быть, ты и права. Может быть, так все и было бы. Я уже ничего больше не знаю, Тимми. Прости… Пусть у тебя все будет хорошо. Надеюсь, тот, другой, сделает тебя счастливой. Я хочу, чтобы ты знала, что я любил тебя всем сердцем. И никогда в жизни не любил никого так сильно, как тебя. А ты в это время развлекалась с другим.

В его голосе почти не было горечи, чувствовалось, что он просто опустошен. Но Тимми должна была сказать ему то, что сказала, чтобы защитить себя и своего ребенка, как бы больно это ни ранило его. После того как он столько времени отказывался с ней встретиться, а теперь они уж наверняка друг друга не увидят, он не имеет права знать, что она носит его ребенка. Ей не нужна его жалость. Она сама сумеет позаботиться о ребенке. А если он однажды захочет узнать, кто его отец, она ему скажет, и пусть ребенок сам решает, что делать. Она скажет их ребенку, что его отец был замечательный, глубоко порядочный, честный и любящий человек, и что она, Тимми, любила его больше жизни. Влюбилась в него с первого взгляда в Париже. А сейчас она сделала то, что казалось ей самым правильным. Им больше нечего было сказать друг другу.