Елизавета, положив красивые руки с удлиненными пальцами на колени, с очень серьезным выражением слушала управляющего. Сейчас она напоминала скромную гимназистку старших классов, трепетно выслушивающую нарекания от строгого директора.

— Можете рассчитывать на меня. Сделаю все, что в моих силах, — без улыбки проговорила Елизавета.

— Вы, я вижу, барышня серьезная, — продолжал Звягинцев голосом наставника, — что нас вполне устраивает. Но у меня к вам имеется маленькая просьба, и прошу понять меня правильно. — Виталий Николаевич сделал паузу и остановил взгляд на тонких пальцах Елизаветы. — У нас частенько бывают разного рода приемы, выходы в свет. Вы бы смогли составлять мне компанию в этом случае?

Ресницы Елизаветы встрепенулись большими мохнатыми бабочками — высшая степень неудовольствия, которую может себе позволить прилежная и благовоспитанная гимназистка старших классов.

— Это тоже будет входить в мои обязанности? — В голосе Елизаветы послышались нотки колебания.

Звягинцев, чуть понизив голос, поспешно пояснил:

— Еще раз прошу, не поймите меня превратно. Да, это действительно будет ваша работа, и за нее я буду платить вам отдельно… и даже больше, чем за остальные виды работ. Ну так как, вы согласны?

Звягинцев широко растянул в улыбке губы, напоминая самодовольного провинциального купчишку, впервые перешагнувшего порог дорогого столичного борделя.

— Ну-у, если все это очень серьезно, тогда, конечно, да, — наконец произнесла Елизавета.

— Вот и прекрасно, — кречетом встрепенулся Звягинцев. — А теперь, если не возражаете, давайте отобедаем с вами в «Яре».

— С удовольствием, — тихо произнесла барышня и улыбнулась.

Елизавета вновь вспомнила свой сон и почувствовала себя виноватой. Когда придет Савелий, она непременно попытается загладить свою вину, а он пусть гадает о нежданном приступе страсти своей возлюбленной.

Звягинцев улыбнулся в ответ, расценив любезность Елизаветы по-своему. Интуиция подсказывала ему, что между ним и секретаршей непременно должен завязаться сказочный роман, где будут не только охапки алых роз, но и тихие свидания в роскошных апартаментах где-нибудь на окраине Москвы.

Матвея Терентьевича заждались. Арсеньев уже дважды смотрел на часы. Лесснер беспокойно барабанил пальцами по столу. Некрасов и вовсе не пытался скрывать своего неудовольствия — громко мерил комнату аршинными шагами и с досадой посматривал в окно на Тверскую улицу, где лихо проносились пролетки. Наконец он не выдержал:

— Господа, да что же это, в конце концов, делается! Мы тут побросали все свои дела и собрались ради единственного человека… какого-то часового мастера, а он и не думает являться! Не пора ли нам расходиться?

Стук пальцев прекратился. Наступила тишина.

— А вас, собственно, никто и не задерживает, сударь мой, можете идти по своим делам, раз уж они так важны для вас, — дружелюбно посмотрел Георг Рудольфович на коллегу. — Но хочу вам заметить, что у меня тоже срывается сделка на четыре миллиона. Однако в отличие от вас я совсем не ропщу и довольствуюсь ожиданием. Знаете почему?

— Разрешите полюбопытствовать, — хмыкнул Некрасов.

— А потому что он не просто часовой мастер, как вы изволили выразиться, а специалист по сейфам, в котором мы заинтересованы больше, чем кто-либо.

— Господа, мы все изрядно устали и давайте не будем ссориться, — произнес Арсеньев, который в подобных спорах всегда выступал чем-то вроде миротворца. И надо отдать ему должное, у него это получалось исправно, как будто бы он полжизни прослужил в дипломатическом корпусе. — Все-таки мы занимаемся одним и тем же делом и заинтересованы в самом благоприятном решении нашего вопроса.

— Я знаю, что вы хотите мне сказать, — негодующе фыркнул Некрасов, — что мы заинтересованы в нем больше, чем он в нас. Но это совсем не значит, что мы должны попадать к нему в зависимость.

— Сударь, а у вас имеется какое-то другое решение? Может быть, у вас на примете есть какой-нибудь ловкий Левша, что сумеет в один раз решить все наши проблемы? — передернул плечом Лесснер. — Наша проблема настолько глубока, что я готов дожидаться нашего мастера до следующего утра.

— Знаете, мне кажется, что вы слишком терпеливы, — поморщился Некрасов, — лично я на такие подвиги не способен. Я отправил своего человека узнать, чем он все-таки там занимается. И знаете, что он мне рассказал? — с усмешкой посмотрел Некрасов на лица помрачневших банкиров. — Сидит себе в трактире и пьет напропалую горькую с кулачными бойцами.

Вопреки ожиданию, банкиры заулыбались, а Арсеньев даже коротко хохотнул:

— Вот оно как! Значит, господа, мы можем быть в полном спокойствии, если наш мастер находит себе время для чего-то другого.

Некрасов прижал руку к груди и с чувством воскликнул:

— Господа! Ну поймите, лично меня это очень раздражает. Сначала мы его дожидались потому, что он, видите ли, наблюдал за поединком своего петуха. А теперь выдумал новую потеху — решил насладиться мордобоем.

— Что и говорить, — с улыбкой согласился Лесснер, — наш мастер человек очень увлекающийся.

И тут дверь решительно распахнулась и в комнату вошел Точилин.

— Господа, прошу прощения, меня задержали. Важные дела, — выразительно поднял он глаза к потолку. Трудно было понять, что же это все-таки означало: не то он явился с застолья государя императора, не то целый день протомился в исповедальне. — Но зато я приготовил вам такой сюрприз, что вы совершенно не будете жалеть о том, что несколько минут пребывали в ожидании. — И, обернувшись, крикнул довольно громко: — Нерадивые! Что вы там, померли, что ли?!

На лестнице что-то загрохотало, натужно закрякало, и через минуту в комнату ввалилось трое мастеровых. Сгибаясь под тяжестью ноши, с огромным старанием они тащили огромный ящик, который едва проходил в проем дверей.

— Куда прете, дурни! — не выдержал Лесснер, хозяин кабинета. — Вы мне так все косяки пообрываете. Это вам не просто какая-то сосна, а красное дерево. А оно больших денег стоит!

Мастеровые с большим старанием протиснули угол ящика в проем двери, а самый старый рабочий, лет пятидесяти, с отвислыми пшеничными усами, чем напоминал запорожского казака, явившегося с казацкого круга, хмуро пробасил:

— Ты, барин, не ершись! Сделаем все, как положено, и косяки твои не обдерем. А коли что не так будет, сделаем лучше прежнего. Руки-то на что дадены? Ну чего варежку разинули, мастеровые? — прикрикнул он на товарищей. — Взялись дружненько, да так, чтобы красоту барскую не ободрать. Она больших деньжищ стоит. За всю жизнь не расплатитесь, — важно подытожил он.

Рабочие внесли ящик, аккуратно поставили его в центр комнаты и достойно отошли. Критически, как это делают только художники, едва сотворившие бессмертное творение, осмотрели.