Несчастные поняли, что их везут на смерть. Последняя надежда, последний луч, последняя искра – все меркнет. Они оглядываются, весь мир проносится теперь перед ними, как в кино. Их взгляд дико блуждает, как будто они хотят вобрать в себя все, что видят.

Где-то вдалеке их дом. Горы с белыми вершинами, на которые они смотрели из-за лагерного забора каждый день, напоминали им о родине. Ах! Любимые горы… Вы беззаботно спите, озаренные лунным светом, а мы, ваши дети, чья жизнь связана с вами неразрывно, – должны сегодня умереть. Скольким нашим золотым дням, скольким радостям, скольким золотым страницам нашей жизни вы были свидетелями! Сколько любви, сколько нежности мы разделили с вами! Сколько ночей мы провели в ваших объятиях, припадая к вашим родникам, которые вечно будут бить из земли – но для кого теперь? Нас разлучают с вами навсегда. А там, вдали, за вами, – наш опустевший дом, в который хозяева не вернутся никогда.

Ах! Родной дом, даривший им свою любовь и тепло, зовет их, своих детей, к себе.

Куда их везут? Мир так прекрасен, он манит своей красотой, он влечет к себе, пробуждает к жизни – и так хочется жить! Тысячью нитей привязаны они к этому миру – огромному, великолепному. Мир простирает к ним свои объятия. В ночной тишине слышен его отеческий зов: дети мои, идите ко мне, любовь моя сильна! Места хватит всем, для вас мои недра хранят свои сокровища. Мои ключи бьют всегда, готовые напитать всех – угодных и неугодных власти. Для вас и ради вас я был когда-то сотворен.

А они, дети, рвутся к нему – к своему любимому миру, не могут расстаться с ним: ведь все они молоды, здоровы и полны сил. Они жаждут жить, они рождены для жизни.

Они, пока еще полные сил, хватаются за этот мир – как ребенок не отпускает от себя мать, – крепко держатся за него руками – а этот мир у них жестоко отнимают. Их хотят – без вины, без причины, со звериной злобой – отлучить, оторвать от этого мира.

Если бы они могли обнять весь этот мир, небеса, звезды и Луну, снежные горы, холодную землю, деревья, травы – все, что только есть на земле, – и крепко прижать к груди, – как счастливы бы они были!

Если бы они могли сейчас, эти дети, несчастные жертвы, растянуться на этой остывшей земле, согреть ее жаром своего сердца, тронуть ее затвердевший хребет своими слезами – такими горячими, расцеловать весь этот большой прекрасный мир!

Ах, если бы они могли сейчас напитать свои сердца этим миром, этой жизнью, чтобы навсегда утолить тоску, голод и жажду. Ах, если бы они, эти дети-тени, несчастнейшие из несчастнейших, которые сидят сейчас в бараках или стоят в очереди на казнь, могли сейчас обнять эту землю – как хорошо, как хорошо стало бы им! Сейчас, в эти последние минуты, пока они еще живы, они жаждут обнять, приласкать, расцеловать все сущее на земле.

Они чувствуют, они уже поняли, что машины, которые их быстро увозят куда-то, все эти таксомоторы34 и мотоциклы, которые едут с двух сторон от них, – слуги Дьявола, которые мчатся, рыча и гремя, чтобы привезти добычу своему божеству.

И вот их провозят мимо мира, мимо жизни – ведь дорога к смерти проходит через жизнь. Они чувствуют, что настают их последние мгновения, что кинопленка скоро закончится, они оглядываются в беспокойстве, смотрят во все углы. Они ищут на этом свете чтото, что можно бы было забрать с собой по пути на смерть.

Может быть, кто-нибудь из них сейчас думает, – мысль молнией сверкнула в голове, – куда бы убежать от смерти, смотрит по сторонам, ищет спасительную лазейку…

Шум усиливается, прожекторы освещают огромное здание, в подвале которого ад.

И вот они прибыли, несчастные жертвы. Машины остановились – и сердца застыли. Жертвы, испуганные, беспомощные, покорные, доведенные до отчаяния, оглядываются по сторонам, рассматривают площадь, здание, в котором их жизни, их юные тела, пока еще полные сил, скоро исчезнут навсегда.

Они не могут понять, чего хотят эти десятки офицеров с золотыми и серебряными погонами, блестящими револьверами и гранатами.

И почему здесь стоят, как воры, приговоренные к казни, а солдаты в шлемах? Почему из-за деревьев и проволоки нацелены на них черные дула, – почему, за что? Почему светит так много прожекторов? Неужели ночь так черна сегодня? Неужели сегодня будет недостаточно лунного сияния?

Они стоят, потерянные, беспомощные и покорные. Они уже увидели ужасающую действительность, и перед их глазами уже разверзлась бездна, готовая поглотить их. Они чувствуют, что все на свете – жизнь, природа, деревья, поля – все, что еще существует, – все исчезнет, утонет в глубокой пучине вместе с ними. Звезды погаснут, небеса помрачнеют, потемнеет Луна, – мир уйдет вместе с ними. А они, несчастные жертвы, хотят уже только одного – как можно быстрее исчезнуть в этой пропасти.

Они бросают свою поклажу – все то, что взяли с собой в «путешествие», – им уже не понадобятся никакие вещи.

Их заставляют вылезти из кузова и спуститься на землю – они не сопротивляются. Они падают без сил, как подрезанные колосья, прямо к нам в руки. «На, возьми меня за руку, проведи меня, любимый брат мой, хотя бы по части пути, который еще отделяет меня от смерти». И мы ведем их, наших милых сестер, дорогих нам, нежных, мы поддерживаем их под руки, идем в молчании шаг за шагом, наши сердца бьются созвучно. Мы страдаем не меньше их, мы чувствуем, что каждый шаг отдаляет нас от жизни и ведет к смерти. И когда уже надо спускаться в бункер, глубоко под землю, встать на первую ступеньку лестницы, которая ведет в могилу, они бросают прощальный взгляд на небо, на Луну – и из самого сердца вырывается глубокий вздох – и у них, и у нас. В лунном свете блестят слезы на лицах наших несчастных сестер. А в глазах братьев, которые привели их к могиле, слезы невыразимой печали дрожат и застывают.

Большой подвальный зал, посередине которого – двенадцать столбов, поддерживающих все здание, сейчас залит ярким электрическим светом. По периметру зала уже расставлены скамейки, а над ними прибиты крючки для одежды несчастных. На одном из столбов – вывеска. Надпись на разных языках сообщает несчастным, что они пришли в баню, что вещи надо снять и сдать для дезинфекции.

Мы стоим неподвижно и смотрим на них. Они уже все знают, они понимают, что это не баня, а коридор, ведущий к смерти.

Зал все больше заполняется людьми. Приезжают машины со все новыми и новыми жертвами, и зал поглощает их всех. Мы стоим в смущении и не можем сказать женщинам ни слова, хотя мы переживаем это уже не в первый раз. Уже много транспортов с несчастными проходило перед нами, много подобных зрелищ мы видели. И все же сегодня мы чувствуем себя не так, как раньше: мы слабы, мы бы и сами упали без сил.

Мы все оглушены. Тела женщин, молодые, полные сил и юных чар, скрыты одеждой – старой и рваной. Перед нами головы с черными, каштановыми, светлыми кудрями, юные и поседевшие, – и глаза, от которых не отвести взгляда: черные, глубокие, волшебные. Перед нами сотни юных, полнокровных жизней, цветущих, свежих, как еще не сорванные розы в саду, которые питает дождь и освежает утренняя роса, которые блестят в солнечных лучах, как жемчужины. Так и глаза этих женщин сверкают сейчас…