— Странно...

— Что странно? — спросил Никита Родионович.

— По-моему, Клара плакала. Я, кажется, видел на ее глазах слезы...

Никита Родионович неопределенно пожал плечами. Слезы у Клары заметил и он. Но сейчас в руке у него был сложенный вчетверо конверт — может быть, в нем есть что-нибудь, могущее объяснить причину слез и непонятного поведения жены Зорга.

Ожогин разорвал конверт, вынул из него исписанный лист бумаги и начал читать вслух:

— «Как мне хотелось побыть с вами хотя бы часок наедине и рассказать обо всем. Я долго думала над вопросом, рассказать или нет, боролась с собой, а когда решилась на это, было поздно. Там, у вас в России, помешали бомбежка и мой внезапный отъезд, а здесь — не знаю, кто и что. Я твердо верила в то, что когда расскажу вам все, жизнь моя в корне изменится. Но, видно, не судьба. Выслушайте правду, какой бы неприглядной она вам ни показалась. Как только вы появились на сцене, муж и его шеф поручили мне заняться вами. В чем они вас подозревали, почему они вам не верили — не знаю. Возможно, вы или ваш друг подали к этому повод. Передо мной поставили задачу сблизиться с вами, расположить к себе и даже... С их стороны, особенно со стороны мужа, было подло и низко толкать меня на подобный шаг. Но они требовали, и я согласилась. Я не могла не согласиться в моем положении. Мне надо было узнать для них то, что вы не досказали о себе, о чем вы умолчали, что осталось неизвестным из вашей биографии для германской разведки. Моя просьба сделать перевод стихотворения и разговор, — помните, там, на улице? — это были первые шаги, сделанные мною по их указке. А потом... Потом я почувствовала, что вы мне нравитесь. Чувство пришло. И чем сильнее овладевало оно мной, тем сильнее я ненавидела их. Странно, дико и уродливо сложилась моя жизнь. Пытаясь спасти человека, любимого мною и любившего меня, я вышла замуж за нелюбимого. Это была ошибка. Я надеялась ее исправить, но — увы! — есть ошибки неисправимые. И любимого человека я своей жертвой не спасла. Он погиб в концлагерях от рук единомышленников мужа. И сама я стала моральной калекой. Я не знаю, что думают о вас они, а я думаю и уверена, что вы честный человек, а таких сейчас мало. Прощайте. Уж теперь мы никогда не встретимся. В мыслях я остаюсь вашей...». Вот она какая Клара, — грустно произнес Никита Родионович после долгой паузы. — Она могла оказаться полезной...

— Да-а, — протянул Андрей. — Но кто же мог предполагать...

...Рано утром друзья связались по радио с Долингером, объяснили обстановку, в которую попали, и попросили указаний.

Через два часа был получен краткий ответ: «Выезжайте».

Ударили морозы, но снега еще не было. Солнце почти не показывалось, а поэтому густая изморозь на полях, на деревьях, на крышах домов держалась прочно. Речушки покрылись льдом. Ночью мороз доходил до десяти градусов.

Ожогин и Грязнов пробирались домой на попутных машинах, пользуясь документами, полученными в комендатуре.

Так и не удалось им найти кого-либо из представителей радиоцентра, где они проходили практику, и получить соответствующие аттестаты. Немцы разбежались.

Ехать по железной дороге было почти невозможно. Паника повлекла за собой развал и частичный паралич транспорта. Через основные железнодорожные узлы, забитые составами, пропускали эшелоны, идущие к фронту, а поездам, следующим в глубь страны, не уделялось никакого внимания.

— Так мы и к новому году не приедем, — с досадой сказал Никита Родионович, когда они потратили четверо суток, чтобы проехать сто двадцать километров по железной дороге. — Давай попробуем на попутных...

Друзья вышли на шоссе. Машины двигались часто, но ни одна из них не останавливалась. Не помогали никакие сигналы и жесты. Водители, не снижая скорости, мчались мимо с тревожными, сосредоточенными лицами.

— Я вот что предлагаю, — сказал Андрей, — до темна еще минимум четыре часа. Пойдемте пешком до места ночевки, а там видно будет. Все равно быстрее, чем поездом.

Никита Родионович согласился. Друзья бодро зашагали по шоссе.

...Ночевали в небольшой деревне у самого шоссе.

Следующие полдня друзья продолжали путь пешком, а потом удачно пристроились на большую пятитонную машину.

Вечером, когда совсем стемнело, машина остановилась на площади, где не так давно в числе других горожан Ожогин и Грязнов занимались рытьем окопов.

— Почти дома, — поеживаясь от холода и попрыгивая с ноги на ногу, сказал Никита Родионович.

— Вы что-то часто употребляете слово «дом», — заметил Андрей, — будто и правда у нас тут дом...

— А я даже не задумывался над этим, но, видимо, есть какие-то основания считать дом Альфреда Августовича своим, коль он все на язык навертывается...

Андрей ничего не ответил. Друзья молча пересекли площадь и двинулись по узкой улочке погруженного в полный мрак города.

Близость встречи с Вагнером и Алимом волновала Ожогина и Грязнова. За короткое сравнительно время они не только хорошо перезнакомились, узнали друг друга, но стали подлинными друзьями.

Андрей шел и думал о том, что вот его, комсомольца-партизана, советского патриота, беспокоит судьба немцев Вагнера, Абиха, Феля. Почему это так? И Андрей сам же отвечал на свой вопрос: потому, что это настоящие люди, ставящие целью своей борьбу за подлинное человеческое счастье, жертвующие в этой, пока неравной, борьбе своей жизнью. Поэтому и стали друзьями немцы Вагнер, Абих, Фель, русские Ожогин, Грязнов, узбек Ризаматов. Поэтому и сын Вагнера Карл перешел на сторону советских партизан и стал вместе с ними бороться со злейшими врагами человечества — фашистами.

Теплое, радостное чувство охватывало Андрея от мысли, что через каких-нибудь несколько минут он сможет пожать руки Алиму и Альфреду Августовичу.

Молчавший, как и Андрей, всю дорогу до дома, Никита Родионович был занят другими мыслями. Его интересовал вопрос, как поступят сейчас с ними Марквардт и Юргенс. Курс подготовки закончен, они готовы к самостоятельной работе. Под каким предлогом их направят в Советский Союз? Какими обеспечат документами? Как будет осуществлена переброска?

Ни на один из этих вопросов Никита Родионович сам ответить не мог. События развертывались помимо его воли, помимо его желания. Оставалось следовать ходу событий...

Часто, очень часто Никита Родионович задумывался над тем, все ли возможное делают они с Андреем для своей родины, достаточно ли хорошо выполняют задание.

Эта мысль пришла в голову Ожогину и сейчас, когда они с Андреем вышли на улицу, где стоял дом Вагнера.

Конечно, можно сделать больше того, что они делают, но это связано с большим риском, и тогда все задание будет провалено.

...Вот и знакомая калитка во двор. Друзья бесшумно обогнули дом и остановились перед закрытыми дверями. Прекрасный сад Вагнера выглядел сейчас печальным, деревья стояли голыми, дорожки были усыпаны листьями. Приметно выделялось дерево с дуплом, с которым было связано так много воспоминаний.