— Тише, тише…

Шурка, как всегда, явился вовремя и со сногсшибательными новостями.

Генерал-губернатор давал бал в честь годовщины коронации императора Александра — ежегодное торжество, манкировать которым — непростительная вольность. Прослужив государю четверть века, Воронцов, кажется, усвоил, как подвергнуть противника тонкому унижению. На официальный праздник нельзя не явиться. Ланжерон, Гурьев, Витт обязаны стоять в первых рядах. Вне зависимости от того, получили они приглашения или нет.

Граф не послал им заветной картонки с золотым обрезом и амурчиками по верхнему полю. Графиня не черкнула своим небесным почерком: просим, просим, просим! Супруги Воронцовы молчали. Между тем весь город был зван.

Сдерживая ласковую улыбку, их сиятельство встречал гостей на вершине белой лестницы в заново отделанном особняке Фундуклея — теперь настоящей резиденции наместника. Ее охраняли три пары львов, скопированных в Риме в соборе Святого Петра и привезенных за море. Первая спала, вторая тревожно поднимала головы, третья уже стояла в рост, ощерив клыки. Кто ты? Зачем пришел? Каковы твои намерения?

Прибывшие весело болтали, поднимаясь по ступенькам. Хозяева приветствовали их и приглашали в зал. На Елизавете Ксаверьевне было белое платье из неразрезного шелка, затканного бутонами роз. На генерал-губернаторе — парадный мундир, точь-в-точь как на портрете, только без небрежно накинутого плаща. Обоих интересовал вопрос: появится ли Ланжерон с кампанией?

Появились. Правда, первым шел де Витт. Маленький, смуглый, с живыми греческими глазами-маслинами и нафабренными, зачесанными наверх волосами. Рядом с высокой, как кора, графиней Собаньской, он выглядел коротышкой. Уверенная в себе, привыкшая презрением встречать недоброжелательство, Каролина оправдывала свое царственное имя. Она была великолепна в пунцовой бархатной токе и с белым страусовым пером на голове.

Пары застыли друг напротив друга. Михаил Семенович молчал. Полуулыбка не исчезла с его лица, но стала холодной.

— Я вижу, госпожа графиня вернулась к нам, чтобы радовать город своим присутствием, — произнес Витт, делая вдох для дальнейшей колкости. — Ваше высокопревосходительство так заняты семейными делами, что позабыли о приглашениях для официальных лиц?

— Зато ваше сиятельство настолько интересуется чужими делами, что постоянно забывает предать официальности своему семейному очагу.

Каролина вспыхнула. Впервые в жизни Витту осмеливались говорить о таких вещах в лицо. Начальник южных военных поселений хотел что-то ответить, но в этот момент раздался голос Лизы. Она обращалась к Собаньской:

— Вы, как я слышала, вновь опекаете молодого поэта? На этот раз вашего соотечественника Мицкевича? Жаль, не зная польского, мой муж не сможет оценить всей тонкости и глубины его эпиграмм.

Спутница Витта непременно отбрила бы обидчицу. Но сзади напирали. Задерживаться возле хозяев дольше положенного было неприлично, и паре пришлось отойти. Последнее слово осталось за Лизой. Михаил скосил на нее удивленный взгляд. Он и не предполагал, что супруга начнет отсыпать горстями светскую соль. Дальше ему не пришлось даже вмешиваться.

Приблизились Ланжероны. Когда-то чета Воронцовых чувствовала неловкость за то, что лишила их первого места в городе. Теперь все было по-иному.

— Рады приветствовать вас, господин граф. — Елизавета Ксаверьевна не дала мужу рта раскрыть. — Мы слышали, будто вы намерены посетить Париж? Надеюсь, его королевское величество оценит ваши заслуги так же высоко, как наш государь, — ее взгляд скользнул по ленте Андрея Первозванного. — Во Франции можно получить орден Золотого Руна, служа иностранному государству?

Ни тени смущения на лице графини. Если она и обронила двусмысленность, то нечаянно. Гласно обратить на это внимание — оповестить всех о нанесенном оскорблении. Бывший наместник вынужден был проглотить ее слова.

— Лиза, поосторожнее, — шепотом попросил Михаил.

А по ступеням уже поднимались Гурьевы. Генерал-губернатор незаметно сжал локоть жены, требуя молчания.

— Тронуты вашим приездом. — Его голос был ласков и тих, как море перед штормом. — Ваш брат, как мне известно, получил место посла в Гааге. Если дипломатические склонности в крови, ими нельзя пренебрегать. Не хотите попробовать себя в Константинополе? Коммерческим представителем? Перечень запрещенных товаров вам хорошо известен.

Гурьев был единственным, кто осмелился вступить с наместником в пререкания.

— Вам нечего предъявить мне, кроме догадок.

— Да, свидетелей из катакомб полиция уговорила помолчать.

И снова шедшие сплошным потоком гости не позволили Гурьевым задержаться ни на минуту.

Съезд продолжался не менее часа и утомил хозяев еще до бала.

— У меня щеки болят от улыбки, — шепнула Лиза.

— А не язык от колкостей?

Графиня с укором взглянула на мужа.

— Это маменька наговорила целый лист, а я потом заучила. Ты же знаешь, мне трудно что-нибудь придумать.

Михаил хмыкнул. Как он сразу не догадался? Его жена не способна сочинить ни одной мало-мальски обидной реплики.

Войдя в зал последними, они глянули на собравшихся. Больше шестисот гостей. Шум, толкотня, шелест кисеи и блеск драгоценностей. Лиза нашла глазами затертых у колонны генерала Сабанеева с женой. Пульхерия Яковлевна впервые отважилась явиться в свете, на нее косо посматривали, сторонились. Но достойная женщина решила выдержать натиск недоброжелательства, с тем чтобы к ним кое-как привыкли и муж не был обречен везде показываться в одиночестве.

Заиграли полонез. Обычно бал открывал хозяин дома в паре с самой титулованной гостьей. Лиза не сразу поняла, чего хочет Михаил. Взяв жену за локоть, он двинулся через зал. Перед ними расступались. У колонны под хорами граф задержал шаг.

— Надеюсь, твоя супруга танцует?

В первой паре пошли Воронцов и Пульхерия Яковлевна. Во второй — невероятно растолстевший Сабанеев с хрупкой графиней. Дальше все построились сами. Было любопытно видеть, как несколько дам шокированы поведением хозяина и не осмеливаются присоединиться к общему шествию. Впрочем, Одесса веселый город, и молодые негоциантки, жены разбогатевших купцов, напротив, были обрадованы поступком генерал-губернатора. Их считали равными, приглашали во дворец, не чинились. Добрая сотня красавиц, привыкших в гостях у аристократов стоять вдоль стен, устремилась в центр зала.

— Миша, что ты натворил? — шепотом спросила графиня, когда полонез окончился и заиграла мазурка.

— Мой город, — также шепотом отозвался муж. — Что хочу, то и творю.

И в этот момент в дверях появился Бенкендорф. Вот уж чей приезд невозможно было предугадать. Он стремительно миновал зал и застыл перед хозяевами.

— А мне говорили, у вас нелады. — Шурка бросил на друзей быстрый тревожный взгляд. — Ведь все хорошо?