«А чем Хрущев отличается от Сталина, от Берии, от Ягоды, от Ежова и других кремлевских, кровавых палачей? — задавал себе вопрос Поляков и тут же сам себе на него отвечал: — У него самого руки по локоть были в крови, когда он руководил партийными организациями в Москве и на моей родине — Украине!

В России всегда смена власти сопровождалась подковерной борьбой кланов не на жизнь, а на смерть. Сегодня победили случай, природная сметка и нахрапистость болтуна и прожектера. Не додавленная Сталиным оппозиция приходила к власти, а бывшие партийные и советские чиновники, а также сотрудники МГБ и МВД, даже не испачканные сажей репрессий, профессионалы высокого класса, вышвыривались на улицу. В армии происходит то же самое.

Отделывались, кто как, — кого выгоняли на пенсию, а кого гнали прямо на нары в лагеря и тюрьмы. Одним из таких был бог диверсионной и разведывательной борьбы, дирижер партизанской войны, начальник 4-го Управления НКГБ СССР генерал-лейтенант Павел Судоплатов.

А сколько было организовано им же внесудебных процессов с короткими вердиктами: приговорить к высшей мере наказания — расстрелу. Это тоже Хрущев, затыкавший рот свинцом тем, кто много темного и кровавого мог воскресить из его биографии.

Народ безмолвствует, потому что у людей снизился порог болевого восприятия. Молчали армия и флот, когда их по живому стал кромсать этот властолюбец и выскочка, эта политическая пародия на трезвого отца нации…»

Внутренний монолог, распалявший Полякова, прервал телефонный звонок, — вызывал начальник.

Часто прокручиваемые Поляковым в уме монологи о новом вожде создали вокруг нашего героя некую напускную ауру честного, бескомпромиссного воителя со злом в далекой Родине. Так, во всяком случае, он оценивал сам себя. Своих мыслей он, естественно, доверить в то время никому из соотечественников не мог по вполне понятным причинам. Это потом оперативникам стало много чего известно о его миропонимании и преступной деятельности.

Поляков понимал, что подобно ему рассуждают многие после ухода Сталина из жизни, с именем которого было сделано много зла, но и не меньше добра. Такие личности в истории останутся навсегда в силу своих масштабности, дел в определенные отрезки непростого и противоречивого времени с обилием тех, кто мешал работе. Да, репрессии были, за которые его следует осуждать, но была и другая сторона медали! Только такая личность, как Сталин, могла реализовать идею сельской общины через коллективизацию, провести в сжатые сроки индустриализацию страны, повергнуть самую сильную армию мира — германский вермахт и Третий рейх, вооружить армию ядерным оружием и, наконец, сделать страну сверхдержавой. Потом некоторые авторы ее будут величественно называть Красной империей.

Не он ли, командир артиллерийской батареи, и миллионы подобных ему еще каких-то пяток лет назад с криком «За Родину! За Сталина!» устремлялись в контратаки на врага. С именем Сталина умирали и в застенках НКВД. Вот уж действительно — право сильнейшего есть сильнейшее бесправие.

А что, при Ленине было мало сделано зла? Очень много…

Порушенная православная вера, разбитые и разграбленные церкви, забытая дорога к Храму, уничтожение казачества, опок интеллигенции на Запад, затопленные пароходы вместе с инакомыслящими в трюмах, миллионы смертей в развязанной им Гражданской войне…

А чего стоят кровавые шабаши расстрельной команды из бронепоезда председателя Реввоенсовета товарища Троцкого! Этот зверь в человеческой плоти, гулявший, как сатана, по фронтам Гражданской войны, без суда и следствия отправил на тот свет не одну тысячу невинных граждан молодой Советской России. Тела расстрелянных его палачами красноармейцев и командиров РККА бросались незахороненными на привокзальных платформах, в полях и лесах на съедение голодным собакам и диким зверям.

Это его уста изрекали и из-под его пера выходили строки:

«Мы достигли такой власти, что если бы завтра декретом приказали всему мужскому населению Петрограда явиться на Марсово поле и получить по двадцать пять ударов розгами, то 75 % явилось бы и стало в хвост очереди. А остальные 25 % запаслись бы медицинскими справками, освобождающими их от телесного наказания!..

Мы должны превратить ее (Россию. — Прим. авт.) в пустыню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, какая никогда не снилась самым страшным деспотам Востока. Разница лишь в том, что тирания эта будет не справа, а слева и не белая, а красная. В буквальном смысле этого слова красная, ибо мы прольем такие потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют все человеческие потери капиталистических войн.

Крупнейшие банкиры из-за океана будут работать в тесном контакте с нами. Если мы выиграем революцию, раздавим Россию, то на погребальных обломках ее укрепим власть сионизма и станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоящая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния…

А пока наши юноши в кожаных куртках — сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы, — о, как великолепно, как восхитительно умеют они ненавидеть все русское!

С каким наслаждением они физически уничтожают русскую интеллигенцию — офицеров, инженеров, учителей, священников, генералов, агрономов, академиков, писателей!..»

За эту раздавленную Сталиным политическую гниду Поляков уважал Сталина, о чем открыто говорил с сослуживцами, цитируя эти строки.

А красный маршал Тухачевский, применивший газы для умерщвления тысяч восставших крестьян Тамбовщины во главе с Антоновым! А расправа же под его командованием с мятежными матросами в Кронштадте! На нем что, меньше крови?

Вообще вождей разных мастей он считал провокаторами насилия, суггесторами — агрессивными приспособленцами, паразитирующими на народной энергии. По его разумению, нехищные люди у власти не удерживаются. Он часто говорил, что воля и тяга к власти — в основном удел негодяев и мерзавцев, за малым исключением.

В образе нового вождя, человека из той же обоймы Поляков личности не увидел, наоборот, с каждым годом Хрущев терял в его глазах все больше и больше авторитета, которого и так было чуть — как кот наплакал. Сравнивая оценку авторитета ложного и полезного, он рассуждал словами русского публициста и литературного критика Дмитрия Ивановича Писарева, чтением работ которого он когда-то наслаждался: «Если авторитет ложный, тогда сомнение разобьет его, и прекрасно сделает; если же он необходим или полезен, тогда сомнение повертит его в руках, осмотрит со всех сторон и поставит на место».

Хотя, надо признаться, к художественной литературе во время его работы в США душа особенно не лежала. Чтобы сверкнуть начитанностью, он не раз говорил, что книги нужны, чтобы лишний раз напомнить человеку, что его оригинальные мысли не так уже и новы.

Но Поляков авторитет Хрущева не «поставил на свое место», а со всего маха грохнул о пол, да так, что осколки его ранили душу.