Загородный дом губернатора Цейлона, выстроенный в изысканном вкусе, представляет собой настоящий дворец по своим размерам и величине различных служб и пристроек. Он расположен в прелестной долине с богатой растительностью, тенистыми и благоухающими рощами, большим количеством ручейков и потоков, которые журчат по склонам гор, окружающих ее со всех сторон. Непосредственно над ней громоздится целый ряд крупных уступов, которые постепенно переходят в знаменитый Адамов пик, где по преданию появился в первый раз праотец человеческого рода. Путешественникам до сих пор еще показывают на верхушке знаменитого пика след ноги, оставленный там Буддой, когда он перед восхождением на небеса извлек из своего мозга первую человеческую чету.

Этот загородный дом, в котором губернаторы живут обычно в течение всего жаркого времени года, начиная с мая и до октября, устроен со всем комфортом, какого только можно желать и о котором самые роскошные дома Европы дадут лишь весьма слабое представление. Он состоит из главного корпуса, где находятся гостиная, праздничные залы, приемная, рабочий кабинет губернатора, столовая и зал совета, в котором по желанию главы колонии собираются официальные лица. К главному корпусу примыкают два боковых флигеля, где расположены жилые помещения. В левом находились комнаты «леди губернаторши», как называют на Цейлоне жену губернатора, а в правом — комнаты сэра Уильяма Брауна. Дети и прислуга европейского происхождения занимали соседний павильон.

Обширная веранда окружает весь второй этаж, соединяя между собой все комнаты и давая таким образом возможность не проходить через внутреннюю часть дворца. Комнаты, отведенные сэром Уильямом для Барбассона, примыкали, как уже сказано, к его собственному помещению. Они оставались всегда пустыми за исключением тех редких случаев, когда губернатор Цейлона принимал у себя своих коллег из Мадраса и Бомбея или вице-короля Калькутты.

Заблуждение сэра Уильяма Брауна относительно настоящего происхождения человека, выдававшего себя за благородного португальского пэра, не так уж неправдоподобно, как кажется с первого взгляда, если принять во внимание богатство и красоту яхты стоимостью в несколько миллионов, — воистину королевская прихоть, возможная только при известном богатстве и высоком социальном положении.

За исключением адъютанта, друга и поверенного губернатора, никто больше не спал в этой части дворца, где кроме спальни находились курительная, ванная, библиотека, семейная гостиная, бильярдная, частный кабинет — все, что требуется для джентльмена, любящего удобства; это был частный «home» сэра Уильяма, куда могли входить только его жена, дети и близкие друзья. В Индии, где температура воздуха требует постоянного проветривания, двери в комнатах существуют только для виду; их никогда не закрывают, и обычные портьеры всегда приподняты с одной стороны — единственный известный там способ изолирования. Прислуга поэтому никогда туда не допускается и появляется только тогда, когда раздается электрический звонок и на табло появляется номер комнаты и имя слуги, которого вызывают.

Поднявшись на второй этаж, Барбассон немедленно воспользовался удобством расположения комнат и отсутствием прислуги, чтобы ознакомиться с помещением и наметить направление, которого должны будут держаться его друзья, чтобы проникнуть в спальню губернатора. Он нигде не останавливался, чтобы полюбоваться неслыханным богатством внутреннего убранства, из боязни быть застигнутым врасплох сэром Уильямом, который говорил ему, что желает раньше удалиться на покой.

Он застал на веранде трех своих друзей, которые по обычаю туземцев сидели на полу у дверей его комнаты; подле них стояла клетка, предназначенная, по-видимому, для пантер, но тот, кто знал это ее назначение, очень удивился бы, открыв дверцу и найдя ее пустой. Внизу у веранды спали на циновках четыре матроса из свиты дона Васко Барбассонто… Вернее, им приказано было казаться спящими. Друзья из осторожности не сопровождали Барбассона во время осмотра им комнат. И хорошо сделали, ибо не прошло и пяти минут после его возвращения из этой экскурсии, как появился губернатор, предшествуемый двумя слугами с факелами в руках.

— Как ведут себя ваши новые пансионеры? — спросил сэр Уильям мимоходом.

— С мудростью, достойной высших похвал, милый губернатор, — отвечал Барбассон со своей обычной находчивостью, — не желает ли ваше превосходительство взглянуть на них?

— Не стоит беспокоить их, мой милый герцог.

И он прошел мимо, приветственно помахав ему рукой. Спустя несколько минут он сказал своим слугам, отправляя их:

— Передайте господину О'Келли, — это был его любимый адъютант, — что я прошу его не перекладывать всю тяжесть приема на одну миледи; пусть остается с ней до конца бала.

Губернатор сам таким образом устранил последнее препятствие, которое могло помешать его похищению. Слуги скромно удалились, и Барбассон остался со своими друзьями.

Было два часа утра. Ночь принадлежала к числу тех чудесных ночей, о которых имеют понятие только люди, бывавшие под тропиками. Луна серебрила верхушки лесов, расположенных этажами по уступам долины. Тишина прорывалась одними только звуками оркестра, которые смешивались с звонким шумом ручьев, каскадами низвергавшихся с высоких скалистых утесов. Прохладный ветерок, наполненный приятным запахом гвоздичных деревьев, корицы и злаков полей, освежал атмосферу, раскаленную дневным зноем. Все покоилось мирным сном среди этой тихой и мечтательной природы: туземцы в своих шалашах из ветвей, усталые птицы среди густой листвы и насытившиеся хищники, загнанные утренней свежестью в свои логовища. Одна только неутомимая молодежь, опьяненная аккордами вальса, все еще носилась по залам дворца, тогда как заспанные слуги, завернувшись в свои одежды, ожидали выхода господ.

Не спали также на веранде и четыре человека, готовые по условному знаку одного из них осуществить самый отважный, самый необыкновенный, самый неслыханный план, на какой решались когда-либо авантюристы, похитить из собственных покоев, в самый разгар бала, в присутствии многочисленных гостей и слуг, стражи, караульных, офицеров и целой толпы любопытных за решеткой двора первого сановника в стране, сэра Уильяма Брауна, коронного губернатора Цейлона. О, как бились у них сердца, у этих людей, особенно у старшего, управлявшего остальными тремя.

Сэр Уильям давно уже спал глубоким сном; двадцать раз уже Барбассон пробирался к дверям его комнаты и, возвращаясь обратно, объявлял, что он ясно слышал спокойное дыхание спящего… Приступая, однако, к задуманному им плану, который был справедливым воздаянием за двадцать лет страданий и нравственных пыток, Сердар колебался… В данный момент он боялся не неудачи, но успеха… Этот великодушный человек не думал в этот час о неоспоримой законности своего поступка, нет! Он говорил себе: этот человек погубил меня, это правда; он поступил хуже, чем если бы отнял у меня жизнь, он лишил меня честного имени, изгнал из общества, к которому я принадлежал, из армии, мундир которой я носил… Но с тех пор прошло двадцать лет; теперь он генерал, член палаты лордов, он занимает один из самых высоких постов в своей стране… Будь только это, моя ненависть еще более возросла бы, ибо и я мог бы достигнуть такого положения, чина и почестей… Но он женат, у него пятеро детей, которые, насколько я заметил, одарены всем, что может наполнить сердце отца гордостью и любовью к ним. Пять молодых девушек, которых я видел, когда мы ждали у решетки, раздавали несчастным щедрое подаяние и обращались к ним с кроткими словами утешения… Сердар спрашивал себя, имеет ли он право разбить в свою очередь эти пять жизней, повергнуть в отчаяние ни в чем неповинных девушек, поразить двойным ударом сердце жены и матери. Бог заповедал людям прощать грехи ближним, и само общество учредило юридическую давность для самых ужасных преступлений, а потому не будет ли с его стороны великодушнее простить?