много оснований полагать, что, по крайней мере, в Англии и Франции разрыв в доходах и активах увеличился примерно в 1740-х годах и постепенно начал сокращаться лишь столетие спустя. В частности, в этот период увеличилась пропасть между крупной буржуазией и классом рабочих. Во многих странах последняя треть XIX века стала новой эпохой сокращения различий. Это согласуется и с простым теоретическим наблюдением, что процессы роста "высокой индустриализации" происходили не за счет "недопотребления" рабочего класса, а лишь за счет расширения массового спроса. Это, конечно, не означало, что богатые становились беднее.

 

Богатые и сверхбогатые

Богатейшие люди не были застрахованы от болезней и несчастий. Они лучше питались, имели лучшую одежду и жилье, освобождались от физического труда, могли легче путешествовать и имели беспрепятственный доступ к высокой культуре. Они жили в мире роскоши и своим публичным поведением задавали нормы потребления, к которым стремились другие. В Европе, Северной Америке или Южной Африке капиталистический процесс создал такую степень частного богатства, которая в прежние века была доступна только политическим и военным правителям и очень небольшому числу купцов-патрициев. В 1900 году богатые люди ни в абсолютном, ни в относительном выражении не были так богаты, как в условиях капитализма. В некоторых европейских странах землевладельческая аристократия сохранила свои богатства с прежних времен. В конце XIX века высший эшелон английского и российского дворянства (включая многих облагодетельствованных купцов) по-прежнему входил в число самых богатых людей мира. Австрийское, венгерское и прусское (в основном верхнесилезское) дворянство отставало от них, а французское так и не смогло оправиться от революции 1789-94 гг. Такое богатство можно было сохранить, если вкладывать его не только в хорошо управляемые земельные владения, но и в более современные отрасли, такие как банковское дело, горнодобывающая промышленность, городская недвижимость. В то же время в финансовой и промышленной сферах появлялись новые огромные состояния, и особенно в Великобритании эти новые богачи подражали образу жизни и символическим проявлениям аристократии, которая не была замкнутой кастой, а отделялась от низших слоев тонкими оттенками статуса. Старые и новые деньги, лорды, рыцари (к которым нужно было обращаться "сэр") и нетитулованные миллионеры делили мир роскошных таунхаусов и загородных поместий, мир, в котором проживало не более четырех тысяч человек.

В первобытных обществах Нового Света и Австралазии почти все крупные состояния имели капиталистическое происхождение. Здесь не было феодальных корней, хотя многие землевладельцы в Британской Северной Америке могли без труда имитировать роскошный образ жизни богатых английских дворян. Следует, однако, провести различие между различными "новыми Европами". На антиподах немногие стали впечатляюще и надолго богатыми благодаря золотой лихорадке или овцеводству. Хотя в 1913 г. доход на душу населения в Австралии заметно превышал британский и даже немного опережал американский, огромных состояний здесь было немного, и даже самые крупные из них были значительно скромнее, чем в Великобритании или США. Сверхбогатых людей в Канаде было больше, но настоящим историческим исключением стали США. Когда Алексис де Токвиль в 1831-32 гг. приехал туда и почувствовал себя в основном в обществе равных, он недооценил не только продолжающееся формирование очень крупных состояний, но и увеличение разницы в доходах в американском обществе - правда, этот процесс был выявлен лишь в более поздних исторических исследованиях. Рост и концентрация богатства приводили к возникновению процветающих олигархий как в северных штатах, так и среди плантаторов Юга. В этот элитный космос влились и "self-made men" середины века, которых раньше охотно принимали за антиолигархических уравнителей.

После окончания Гражданской войны в 1865 г. элитные противоречия между Севером и Югом со временем исчезли, и начался переход к зрелой, быстрорастущей индустриальной экономике, способной воспользоваться общенациональным эффектом масштаба и беспрецедентными корпоративными возможностями для накопления капитала. В 1860 году богатейшая десятая часть населения владела половиной национального богатства, а к 1900 году - двумя третями; верхний 1% семей владел 40%.Неравенство доходов достигло пика в период с начала века по 1914 год. Убежденность отцов-основателей, особенно Томаса Джефферсона, в том, что республиканская добродетель требует ограничения материального неравенства, сохранялась до 1880-х годов, но затем новая идеология свободного рынка придала безграничному накоплению капитала легитимность, которая время от времени ставилась под сомнение, но никогда не подвергалась радикальной борьбе в политике США. Чрезвычайное богатство даже стало одним из символов зарождающегося мирового господства Америки. Асторы, Вандербильты, герцоги и Рокфеллеры своими сказочными богатствами отодвинули в тень европейцев, устроив такой уровень роскошного потребления, который стал известен всему миру.

Воссоздание английских загородных поместий, французских шато или итальянских палаццо, наполненных бесценными произведениями искусства Старого Света, было наиболее наглядным проявлением нового сверхсостояния; не было проблем и с финансированием университетов, что позволило им занять место среди самых высокопоставленных в мире. Представители первого и даже второго ранга американских собственников могли без особых усилий вступить в брак с европейской аристократией: Так, Консуэло Вандербильт, имея долю в наследстве стоимостью 14 млрд. долл., вышла замуж за запятнавшего себя финансовыми проблемами девятого герцога Мальборо и стала хозяйкой одного из крупнейших дворцов Европы - Бленхеймского. Примерно на рубеже веков на сцену вышло поколение, унаследовавшее богатство от своих родителей-промышленников, - те самые поборники роскошного потребления, о которых писал социолог Торстейн Веблен в своей работе "Теория класса досуга" (1899). Тем не менее, в Соединенных Штатах происхождение не было совсем уж неважным. В таких городах, как Чарльстон, Филадельфия, Бостон и Нью-Йорк, "сливки" - если им удавалось сохранить и приумножить свои богатства - происходили из старинных семей, восходящих к колониальным временам. В народе их называли "аристократическими", не подразумевая, что они занимают фиксированное положение на вершине иерархии. Конституция США 1787 года не предусматривала присвоения дворянских титулов американским гражданам, а государственные служащие, по крайней мере, не принимали иностранных титулов. "Аристократия" была метафорой высокого престижа, сохраняющегося в поколениях, и образа жизни, выражающего непоколебимую уверенность в хорошем вкусе, не боящегося сравнения с вершинами европейского дворянства. Американская аристократия, насчитывавшая в Нью-Йорке конца XIX века, пожалуй, четыре сотни человек, могла излучать исключительность и уверенность в себе, заставляя даже более богатых магнатов и капитанов промышленности с легкой руки осознавать свой статус parvenu. Старые и новые деньги иногда соперничали за политическую власть в городе, но в игре на выделение даже ослабленному патрициату обычно удавалось держать нос впереди.

Размеры состояний крупнейших американцев не имели прецедента в мировой истории. Никогда прежде частные лица не накапливали таких богатств. Деньги, которые можно было заработать на нефти, железных дорогах и стали в США конца XIX века, в несколько раз превышали состояние даже самого успешного европейского