Я чувствовал любовь деда, он ласково называл меня Фейка. В квартире на Тверской висел мой портрет, написанный на ткани венгерским художником еще в 1946 году, когда мне было пять лет. Сейчас эта старина хранится у меня дома, тонкая основа, что называется, еле дышит. Надо бы отдать себя, пятилетнего, на реставрацию…

Когда я навещал родную московскую семью, меня угощали столичной едой. Некоторые блюда из меню венгерской кухни казались необычными. Помню салат из тертого огурца с какими-то пряностями. Он мне очень нравился, но, смешно сказать, хоть и прошло с тех пор уже полвека, все никак не соберусь приготовить себе такой же.

Однажды дед поинтересовался, есть ли у меня пишущая машинка. Конечно, у меня ее не было, и я ответил, что пишу пером в школьной тетрадке. Он удивился, о чем-то по-венгерски заговорил с женой. Через минуту сказал: «Пойдем-ка, купим тебе кое-что…» – и хитровато улыбнулся. Мы пришли в магазин пишущих машинок, который располагался неподалеку от дома деда, напротив Концертного зала имени Чайковского. Я знал, что семья доктора Партоша жила небогато, поэтому у кассы вынул из кармана деньги, которые были у меня с собой, и гордо заявил: «Это мои гонорары». Дед вскинул брови, но возражать против небольшого довеска к оплате покупки не стал. За 1200 рублей мы приобрели ундервуд. Он служил мне верой и правдой долгие годы, даже во время службы в советской армии. Именно за этой машинкой послало меня командование батальона в родные края из местечка Дантау под Калининградом. Когда я сказал своему командиру, что дома скучает орудие моего журналистского производства, он немедленно выхлопотал мне у командира части командировку (это был 1961 год и, несмотря на хвастливые заявления Хрущева о небывалой дееспособности Советской армии, в штабе батальона не было банальной пишущей машинки).

Как я уже говорил, у деда было три сына – Ласло, Томаш, Банды. Ласло окончил институт восточных языков, на фронте был военным переводчиком (в моем архиве сохранилась уникальная фотография – дядя переводит допрос пленного немца), много лет работал главным редактором журнала «Совьет хирадо», выходящего в Советском Союзе на венгерском языке. В 1958 году дядя дал мне рекомендацию для вступления в Союз журналистов СССР, но тогда его рекомендация не помогла, по молодости лет в СЖ меня не приняли. Дядя Ласло знакомил меня с событиями, которые происходили за рубежом и о которых наша пресса предпочитала не упоминать, давал читать книги, которые наши издательства предпочитали не печатать… К примеру, он перевел для меня нашумевшую на Западе «Автобиографию рано созревшего человека» Евгения Евтушенко, опубликованную в немецком журнале «Штерн». Когда я похвалился этой «крамолой» директору Покровской школы, с которым дружил, он полушепотом попросил дать ему для перепечатки скандальную штудию.

Томаш Партош окончил Московский энергетический институт. Во время войны был офицером морской пехоты – одним из героических защитников легендарного Ораниенбаумского пятачка, с которого началось наступление советских войск под Ленинградом в 1944 году. Участвовал в военных операциях по прорыву ленинградской блокады под командованием адмирала Трибуца. После войны работал в научно-исследовательском институте.

Мой отец Банды Партош учился в специальной немецкой школе, воевал в партизанском отряде в Брянских лесах, с конца 40-х годов служил в должности военного атташе советского посольства в Будапеште и при штурме здания посольства во время событий 1956 года был тяжело ранен в голову, вывезен на самолете в Москву. Долго лечился, а потом вернулся на родину с новой семьей. Я навестил его в Будапеште в 1965 году, когда в составе молодежной делегации владимирской комсомолии отправился в Венгрию.

В Интернете наткнулся на книгу «Двадцать пять лет в Советском Союзе» Арпада Сабадоша, венгерского революционера, как и Золтан Партош, приехавшего в Россию после падения Венгерской советской республики. В его книге есть упоминание имени деда в таком, удивившем меня контексте: «Однажды вместе с Фрици Гардош я посетил в его доме Золтана Партоша, врача, в комнате которого к стенам от пола до потолка были приделаны жестяные полосы. В ответ на мой удивленный вопрос, что это значит, он ответил: „Здесь так много крыс и они такие нахальные, что от них нет покоя ни ночью, ни днем, поэтому мы пытаемся так от них спастись“».

Старший брат деда Ференц, тот самый, который когда-то организовал ему побег из тюрьмы, уехал в 20-е годы из Венгрии в Америку и в Голливуде основал студию мультипликационных фильмов. После войны приезжал в Москву, родные помнят дорогие подарки, которые он привез всем членам многочисленного семейства. Звал брата с семьей уехать в Америку. Тот, конечно, отказался. После смерти Ференца (повторяю, собственника киностудии в Голливуде), у которого не было детей, деду прислали документы о возможности принятия наследства. Дед отказался и от этого. Видимо, три ареста в Советском Союзе не прошли даром для венгра-эмигранта Золтана Партоша и послужили ему уроком осторожности.

Когда я встречаюсь со своими венгерскими родственниками, мы иногда вспоминаем этот сюжет и шутим, что наследство ведь где-то до сих пор лежит и ждет нас, потомков богатого двоюродного деда Ференца. Но почему-то никто из нас за долгие годы так и не удосужился что-либо разузнать по этому поводу. Может быть, следующие поколения будут более деловыми и предприимчивыми…

Когда в школе я начал проходить историю СССР, то есть классе в седьмом, мама впервые мне сказала, что мой дед сидел в тюрьме. «За что?» – удивился я. – «А ни за что… В годы репрессий Сталин посадил много людей. В том числе твоего деда, Золтана Партоша». (Кстати, я носил фамилию деда до 12 лет, пока не был усыновлен новым маминым мужем Николаем Александровичем Медведевым, учителем истории, которого райком партии назначил председателем колхоза на Владимирщине.)

Эти слова меня не только озадачили, но и лишили сна. И я снова и снова переспрашивал мать, кем же был мой дед. «Он состоял в Коминтерне», – отвечала она. «Что такое Коминтерн?» – не отставал я. «Организация коммунистов мира», – объясняла мама.

Когда я приезжал в Москву, то своим родственникам, и особенно журналисту дяде Лаци, задавал этот же вопрос: за что был арестован Золтан Партош? Но никто мне толком ничего не рассказывал. Твердили одно и то же: твой дед прекрасный человек, он знает девять языков, он лечит известных людей… Сейчас-то я понимаю, что распространяться о репрессиях в те годы особенно не решались. Во всяком случае, лишнего ничего не говорили. А самого деда я спрашивать не хотел, да, к тому же, из-за его прогрессирующей глухоты общаться с ним становилось все труднее. Я очень жалею, что не поговорил подробно с дедом о его прошлом, сегодня мне никто уже не может ответить на некоторые вопросы, касающиеся его непростой биографии.

В 70-е годы в книжном магазине на улице Горького я увидел трехтомник «История Венгрии», вышедший в издательстве «Наука». Попросил продавца показать книги. Каково же было мое удивление, когда в главе «Революционное движение в 1917 году» на странице 13 обнаружил следующий текст: