На пороге стояла не красавица Лизхен, а почему-то Таубхен в съехавшем чепце, хохочущая во весь рот, и ее грудь вся полностью вылезла из шнуровки. Бабу эту обнимал за плечи красавец Алексаша, и судя по веселой роже, он анисовкой не пренебрег.

Вдруг Меншиков уставился на Алену с великим изумлением, приоткрыв рот, и смех его как-то вдруг угас, растаял…

— Девка!.. — неуверенно и быстро сказал он вдруг по-русски, и Алена поняла — ему чудится, будто признал ее. Трезвый — не заметил, выпивши — признал! Хуже того — он увидел, что она поняла диковинное для немецкого города слово.

— Прошу вас, — тут же по-немецки отвечала Алена, проскальзывая мимо него в дверь и возмущаясь собой — надо же, пошла на такое опасное дело, а не наложила на себя хоть простенького оберега!

Но поздно уж было оберегаться, оставалось лишь нападать.

Алена подошла к столу, налила себе анисовой водочки, отхлебнула и с рюмкой отошла к окошку, а там уж и зашептала, глядя на колеблющийся кружок анисовки, что согревалась от жара ее руки.

— Говорил царь Азарат, приговаривал, он врагам моим наговаривал: «Будьте вы, супостаты и недруги, как столбы в избе, не было бы у вас ни ума, ни разума, ни мысли, ни памяти, ни советов, ни посулов, — бормотала она беззвучно. — Кости, череп разойдутся, мысли киселем расплывутся, очи в сторону заведутся, а заснут сном глубоким — не проснутся. Ходить будут спящие, спать будут сидящие, говорить, зевая, ничего не понимая». Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

И выплеснула водку наземь.

Хоть и было в той рюмке — воробью на два глоточка, а увидела Алена явственно, что растеклась анисовка по всей комнатке. Никто другой, правда, и не заметил…

Не так это нужно было делать, ну да ладно.

— Матушка, я к себе пойду, я с дороги устала, — сказала Алена фрау Эльзе и, не дожидаясь ответа, выскочила из уютной комнатки, вовсе не думая, что она расскажет о вольных речах государя с Алексашей фон Рекку.

Карл не ждал ее и несколько удивился, когда она встряхнула его, придремавшего на стуле, за плечо.

— Надо уходить, — только и сказала. И взяла со спинки стула свой теплый, мехом отороченный кафтанчик, который служил охранителю изголовьем.

Карлу — что! Ему велено за фрау Хелене смотреть — он и готов. А удерживать ее силком в веселом доме ему не велено.

Они выбрались во дворик и выглянули на улицу.

— Тут караулы расставлены, — предупредила Алена. — Берегут государя…

— Это разумно, — одобрил Карл. — Я пойду вперед и буду ждать вас за углом. Если на меня нападут — я отобьюсь, а у вас будет возможность убежать.

И, глядя на Карла, легко было поверить в то, что такой от троих отобьется. Под теплым плащом был у него припрятан длинный палаш, да и кулаки Карл отрастил — любо-дорого поглядеть.

Он беспрепятственно дошел переулком до поворота и скрылся.

Алена подождала — вроде тихо. Тогда и она побежала за Карлом следом.

Надо думать, те караулы, что расставил между постоялым двором и Девичьей улочкой Алексаша, не дремали, стенки подпирая, а взад-вперед слонялись. Волонтер или, скажем, преображенец — детина молодой, ноги на месте не стоят, опять же — хмельное чувство тревоги, без которого и жизнь не мила. Так и вышло, что Карла-то пропустили, а на Аленины шаги явился из темноты человек с фонарем на палке, в долгополом кафтане, и хотя увидел, что перед ним — всего лишь баба малого росточка, однако в лицо заглянул.

— Алена?!

Изумление в голосе было превыше всякой меры.

Алена резко обернулась — кто еще из посольства мог бы ее узнать, кроме Алексаши Меншикова?

Перед ней, растопыря длинные руки и приоткрыв рот, стоял в остолбенении парень — бритый, как и вся посольская молодежь, черноглазый и чернобровый, с маленькими усишками, вроде государевых, и, кабы не напавший на него столбняк, мог бы он показаться и красивым.

Алена выбросила вперед левую руку — мол, не подходи!

Но он уже убедился, что узнал верно, и шагнул к ней, и воскликнул жалобно, словно от неслыханной обиды:

— Алена!..

— Господи Иисусе!.. — отвечала она, левой рукой еще как бы удерживая его на расстоянии, а правой непроизвольно крестясь на православный лад.

— Ты как сюда попала?

— А ты?

Да, случилось-таки невероятное и невозможное.

В темном рижском переулке, невесть за сколько верст от болотного острова, Алена встретила Федьку…

Федьку, о котором она и думать забыла.

Рассказав Рязанке горестную свою историю, Алена не сочувствие получила, а строгий приказ:

— Прости и забудь. Тебе ж сила дадена…

Она и не стала вспоминать. Да и что приятного — перебирать в памяти бегство, свист налетчиков, бестолковые Федькины лапищи, холод и голод болотного острова, косный язык во рту и язвы на ногах? Тогда она была слаба, да еще проклятье всё подпихивало да подпихивало ее к ранней могилке, вон Федька на голову и свалился… Теперь же — сильна, и невместно ей хныкать о былых болячках!

Однако стоял перед ней Федька, здоровенный детина, с которым чуть было не повенчалась, и, того гляди, примется снова под венец звать!

— Я-то? Я — с посольством! — гордо отвечал Федька. — Мы — посольские!

Очевидно, пути, что привели его из ватаги дядьки Баловня в цареву свиту, были не менее извилисты, чем Аленины.

Сейчас, без дремучей бороды, в ладном кафтане, да и причесанный гладенько, был Федька молодец молодцом. Кабы не знать, что дурак, — и заглядеться можно.

Алена молча смотрела на него — ей было любопытно, как его сюда занесло, и только. А также хотелось, чтобы поскорее его отсюда унесло — уж кто-кто, а Федька ей здесь был без малейшей надобности. Хватит с нее и Алексаши.

— Алена… — нерешительно произнес он. — А дитятко как же? Ты ж брюхатая ходила…

— Нет дитятка, — зло отрубила Алена. — Без дыханьица родилось.

— Царствие небесное… — только и смог пробормотать Федька. — Ну, что же, мы ж молодые, других наживем…

— Других наживем? — переспросила потрясенная Алена. — С тобой? Да на что ты мне сдался, бесталанный?

— Мы ж повенчаться хотели! Алена! Я ж искал тебя! Меня дядька Баловень с Баловнихой с собой звали, они в сибирские украины подались, а я остался! Я ж тебя искал! Знаешь, как искал? Я ж до купцов Калашниковых дошел!

— Господи Иисусе! — тут Алене стало жутко. — И что же?

— Насилу ушел… Они-то знали откуда-то, что на тебя налетчики дядьки Баловня напали…

— Ну, вот что, Феденька, — с ядовитой лаской молвила Алена. — Дороженьки наши разошлись. Ты с государем за море поедешь, я тут останусь. И прощай!

Подумала и добавила зловредно: