И в то же мгновение шотландец схватил Луизу и осыпал ее поцелуями.

8. Рассказ Мак-Кнайда

Трудно вам описать возбуждение, которое поднялось после этой неожиданной встречи. Вся семья всполошилась, все говорили одновременно и, чуть не плача, теснились вокруг Луизы, словно боялись ее потерять. Это опасение, несомненно, возникло в сознании детей, которые вдруг поняли, что девочка им не сестра. Они привыкли считать ее родной сестрой, и Генри, души в ней не чаявший, называл ее черной сестричкой, в отличие от «белянки» Марии.

В центре взволнованной группы стояла черноволосая девочка, потрясенная не меньше остальных, но от природы более сдержанная и отличавшаяся самообладанием.

Коммерсанты и охотники поднялись, поздравляя Мак-Кнайда со счастливой находкой. Они пожимали руку хозяину и его жене, припоминая то, что им приходилось слышать о страшном убийстве в прерии. Старый Куджо прыгал и кувыркался, подхлестывая пантер и собак-волков, и даже звери выли с какой-то дикой радостью. Хозяин удалился в соседнюю комнату и принес большой глиняный кувшин. Поставили чашки и предложили нам отведать какого-то красного напитка. Каково же было наше удивление, когда, пригубив его, мы обнаружили, что это было вино. Подумайте только – вино в пустыне! И даже превосходное вино. Хозяин нам объяснил, что оно выжато на плантации из гроздьев дикой изабеллы, которой изобилует долина.

Когда мы выпили по чашке и уселись, Мак-Кнайд по просьбе Ролфа досказал свою историю, ибо все мы горели нетерпением узнать, каким образом он вырвался из рук индейцев в ту ужасную ночь. Рассказ его был краток:

– Расставшись с вами, – начал он, обращаясь к Ролфу, – в том месте, где сломалась ваша повозка, я погнал лошадь галопом и вернулся к каравану. Дорога, как вы помните, была здесь ровная и легкая, и, так как для стоянки следовало выбрать место где-нибудь у подошвы холма, мы шли по направлению к возвышенностям не останавливаясь. Солнце уже садилось, когда мы достигли ручья, где вы застали опрокинутые фургоны.

Здесь мы разбили лагерь. Вас я не ожидал раньше, чем через два часа, рассчитывая, что никак не меньше времени уйдет на починку сломанной оси. Мы развели костры, чтоб приготовить ужин. Подкрепившись, мы уселись вокруг пылающего хвороста, болтая и покуривая.

Так как никто из нас не предполагал, что вблизи могут быть индейцы, дозорных мы не выставили. Дело шло к ночи, и я уже начинал о вас беспокоиться, думая, что вы собьетесь ночью с нашей колеи. Жену с дочкой я оставил у огня, а сам поднялся на холм, откуда мог обозреть предстоящую вам дорогу. Однако в темноте я ничего не увидел. Несколько минут я простоял, ожидая, не послышится ли скрип колес или звук вашего голоса; но внезапно я уловил протяжный вой и с тягостным предчувствием вернулся к стоянке.

Я узнал боевой клич племени аррапао.

В темноте мелькали индейцы и мерцали огни.

Я слышал стоны, смешанные с торжествующими воплями, мольбы и проклятия, и в этом хаосе выделялся голос жены, призывавшей меня.

Ни минуты не колеблясь, я сбежал с холма и бросился в самую гущу свалки. Единственным моим оружием был большой охотничий нож, и я раздавал им удары направо и налево. Я отрывался от борьбы лишь для поисков жены: я искал ее в фургонах и по всей стоянке, громко клича ее по имени; но она не отзывалась. Видно, не суждено нам было встретиться. Я вновь очутился лицом к лицу с краснокожими и сражался с героизмом отчаяния. Большинство моих спутников были умерщвлены, какой-то индеец ранил меня томагавком в бедро; я рухнул наземь, увлекая за собой индейца; но не успел он вскочить, как я уложил его на месте ножом.

Вскочив на ноги, я умудрился извлечь из раны железное лезвие. Свалка вокруг костров затихала. Уверенный в гибели моих спутников, а также жены и дочери, я покинул поле сражения и углубился в чащу кустарника. Не прошел я и трехсот шагов, как снова свалился, обессиленный потерей крови и жгучей болью.

Я дополз до скалистой гряды, из последних сил вскарабкался на гребень утеса, но, когда я свесился вниз и заглянул в глубокую лощину, на дне которой зияла пещера, голова у меня закружилась, и я чуть не лишился сознания. Однако, взяв себя в руки, я спустился по уступам и спрятался на дне лощины, в каменном погребе. Не понимаю, как дополз я до этого места; здесь со мною случился обморок.

Так пролежал я несколько часов. Когда я очнулся, в моем логове уже брезжил день. От слабости я не мог шелохнуться. Взгляд мой упал на рану: она была не перевязана, но кровь остановилась. Я разодрал свою рубашку и как можно бережнее сделал перевязку. Затем я подполз к выходу из пещеры и внимательно прислушался. Мне смутно почудились голоса индейцев, долетавшие с нашей стоянки. Этот приглушенный говор продолжался час или два.

Но внезапно страшный взрыв потряс скалы: несомненно, взорвался один из снарядов. Затем раздались крики ужаса, послышался конский топот, и все умолкло.

Для меня было ясно, что индейцы покинули место взрыва, но я не отдавал себе отчета во всем происшедшем. Только позже событие разъяснилось: индейцы бросили пушечное ядро в костер – фитиль воспламенился, порох взорвался, и осколки ранили нескольких краснокожих. Подобрав наспех наиболее соблазнительные предметы из добычи, они вскочили на коней и умчались галопом.

Но с наступлением ночи вновь послышался гул со стороны лагеря, и я заключил, что индейцы вернулись.

Когда совсем стемнело, я попробовал выползти наружу, но сил еще не хватало; пришлось протерпеть всю ночь, сильно мучаясь раной и слушая завывания волков. На рассвете все успокоилось. У входа в мое логово я заметил дерево, хорошо знакомое нашим рудокопам. Это была разновидность сосны, которую мексиканцы называют пиньоно, чьи конические шишки служат пищей тысячам краснокожих, блуждающих в западной части Великой пустыни, по Скалистым