У Миши от благодарности сжалось сердце. Не глядя на завистливые взоры кружковцев, он пристегнул карабины, ухватился покрепче за трапецию, поднял крыло и побежал.

Небо синими пятнами запрыгало слева и справа. Слепящая белизна снега, с темными провалами от ног предыдущих летунов поднималась и опускалась в такт шагам. Загудел, напрягся воздух, наполнившееся крыло потянуло вверх. Кромка, последний толчок ногами, и …. Захотелось петь, смеяться, плакать и жаловаться. Неправильность юркнула с края сознания в самый центр, и Миша в беспощадном голубом сиянии полета разглядел ее всю, до грубой штопки на застиранных носках. Зеркало в избе. Да, старое зеркало над комодом, в котором отражалась ситцевая занавеска. Когда бабка ходила взад и вперед, принося пакет, она не отражалась в зеркале!

Порыв ветра ударил в лицо, и дельтаплан задрал нос, словно стараясь опрокинуться на спину. Миша приналег изо всех сил на трапецию, удерживая непослушное крыло. Несколько секунд прошли в борьбе, он оттопырил ноги и дрыгал ими в воздухе, будто пытаясь зацепиться за землю. Дельтаплан успокоился, Миша взглянул вниз и ахнул. От земли его отделяло метров пятнадцать, он перелетел ложбину и несся прямо на холм. Осторожно, боясь фокусов со стороны крыла, Миша стал наклонять трапецию вправо, разворачивая дельтаплан. Тот повиновался, легко и послушно, точно объезженная лошадь. Вираж получился плавным, скорость начал падать. В этот момент с правой стороны раздался звон, слово лопнула струна на гитаре. Повернув голову, Миша увидел, что металлический тросик растяжки почти полностью разорвался, от него осталась только одна жилка, натянутая наподобие гитарной струны. Миша посмотрел налево. С левым тросиком было точно то же самое. Как такое могло произойти!? Он вдруг вспомнил вторую тень смущавшей его неправильности. Декабристы, сердце, предавшее короля, самое страшное преступление… Тросик со звоном лопнул, купол сложился, точно носовой платок. Миша успел подумать, что снег должен смягчить удар, и удар тут же наступил. Мир захлопнулся, точно бумажная коробочка, сердце полетело вверх, сжав горло, звуки, запахи, цвета юркнули в сторону, из расплющенной коробочки выплеснулась темнота и поглотила Мишу. Он барахтался в ней, пытаясь вдохнуть воздух передавленным ртом, как вдруг тьма рассеялась, и он очутился в своей каморке на чердаке. Теплая труба приятно согревала спину, на столе лежали пачка бумаги, карандаши, точилка, а на противоположной стенке, под узкой щелью, похожей на приемное отверстие почтового ящика, красовалось изображение драконьей головы.

Читатели часто спрашивают писателя, что он имел в виду, изображая ту или иную коллизию. Читателей много, и мнения у них самые разные. Одному хочется, чтобы в конце книги главный герой женился на главной героине, и родил в счастье и согласии двойню или тройню, а другой предпочел бы, чтобы герой героиню взял и укокошил. Идеальным решением было бы написание индивидуальной книги для каждого читателя, чтобы действие в ней развивалось по понятным и – главное! – приятным для него законам. Возможно, в недрах «Микрософта» уже разрабатывается некая универсальная программа, с помощью которой писатель сможет на основе одного сюжета создавать по личному заказу потребителей бесконечное число вариантов. Однако, пока этого не произошло, и разным читателям приходится листать одни и те же страницы, наиболее правильным необходимо признать позицию Ролана Барта.

«Закончив книгу, – считает Ролан Барт, – писатель должен умереть и не мешать читателю своими пояснениями».

Этот феномен он обозначил как «смерть автора». Возможно, такой вариант действительно был бы самым правильным. Во-первых, резко сократилось бы количество желающих увековечиться. Да и настоящий талант десять раз бы подумал, прежде чем собрался писать книгу. А во-вторых, чудовище, по имени Библиотека, несколько ужалось бы в размерах.

Барт, конечно, имел в виду условную смерть. Идея не нова, в разное время она приходила в голову разным людям. «Если бы я мог рассказать словами, – ответил Михаил Чехов, на вопрос, о чем его новый спектакль, – я бы не стал танцевать». Выставив на суд публики свое произведение, художнику лучше помалкивать и предоставить детищу самостоятельно пролагать путь в море человеческих симпатий и антипатий.

Я всегда старался поступать именно таким образом. Но читатели, то ли не знакомые с мнениями Ролана Барта и Михаила Чехова, то ли считающие, будто эти мнения их ни к чему не обязывают, после каждой книги засыпают меня вопросами, требуя объяснить, что же на самом деле имел в виду автор. Потому, закончив роман «Астроном», я решил положить конец каторге бесконечного уклонения от ответов на бесконечные вопросы и сразу объяснить, как был написан роман, что послужило его основой и какие мысли, идеи и образы автор пытался воплотить в тексте. И если после послесловия у кого-нибудь все-таки останутся вопросы, я с чистой совестью откажусь на них отвечать, поскольку считаю свой долг перед читательским любопытством выполненным до конца.

КОНЕЦ

И немедленно вслед за ним обещанное:

Несколько лет назад я попал на резервистские сборы в Хеврон. Основную лямку тащили подразделения срочной службы, а на резервистов скинули работу, не требующую большой воинской сноровки, однако выматывающей жилы своей занудностью. Основной нашей деятельностью было наблюдение с крыш.

Мы, резервисты, расквартированы на крыше шестиэтажного арабского дома в центре города. Небольшой пентхауз забит двенадцатью койками, вещмешками, оружием, патронами, рациями, и всяческой амуницией. Ровно в семь утра армейский грузовичок – «нун-нун» – развозит пять пар резервистов по крышам, на посты. Двое остаются в пентхаузе, готовят еду, убирают, и тоже наблюдают. Возвращаемся в сумерки, около восьми. Душ, ужин, несколько свободных часов перед сном. Идти некуда – спускаться на улицу строжайше воспрещено. Жизнь протекает на крышах, четыре недели с биноклем у глаз.

Через ночь приходится дежурить, охранять пентхауз и спящих товарищей. Лестница замотана колючей проволокой, но кто-то уже пытался пробраться через нее. Чтобы отогнать ночного гостя хватило оклика часового. На проволоке остались лоскутки рубашки и брюк. Приехавший утром офицер службы безопасности собрал эти лоскутки и для идентификации. Ха-ха-ха! В такого рода тряпье облачена половина жителей Хеврона.

Хеврон расположен на высоте девятисот метров выше уровня моря, окружающие его горы, стары и неухожены. Древние террасы, воздвигнутые еще во времена царя Давида, давно пришли в упадок, а населяющие Хевронскую возвышенность арабы не сильно утруждают себя сельскохозяйственными заботами. Ветер несет кучи пыли, и она моментально оказывается на зубах, за шиворотом, во фляжке с водой, в ушах, ботинках, короче – везде. Просидеть длинный августовский день на плоской бетонной крыше, если единственное доступное укрытие от солнца – узкая полоска тени, отбрасываемая растянутым на прутьях арматуры солдатским одеялом, очень и очень непросто.

Хеврон стекает с холмов, словно кофейная жижа с краев чашки. Касба – старый город – сплошное месиво стен, сложенных из мелких бурых кирпичей, и куполообразных грязно-рыжих крыш. Узкие окна, забранные решетками, тесные, пропахшие мочой улицы. Новые пятиэтажки, облицованные тесаным камнем, расположены привольнее, их разделяют каменистые проплешины, на которых пасутся ослики и овцы. Арабские мальчишки без всякого стеснения совокупляются с овцами прямо под окнами.